Картахена

Про обиды она правильно заметила. За два дня до этого меня поставили в угол практически ни за что. Мне захотелось сделать секрет в парке, и для этого отыскалось все что нужно, кроме самого секрета: отличное плоское стекло, кусок серебряной фольги и сухой кузнечик, найденный между рамами в конюшне. Секретом стало бабкино ожерелье, взятое в ее спальне, для него пришлось вырыть яму в цветочной клумбе, земля была рыхлая и одуряюще пахла гнилью. Кузнечик лежал в жемчужном гробу, будто полководец, и смотрел в небо.

К вечеру бабка хватилась ожерелья и принялась расспрашивать мать, вернее, она прямо так и сказала – у нас в доме до твоего приезда никогда не пропадали украшения. Принеси его немедленно. Мать вдруг ужасно закричала. Бабка тоже повысила голос. Они долго кричали друг на друга за стеной, а мне некуда было уйти (двери детской открывались прямо в библиотеку, а они ругались именно там). Потом из этой детской сделали винный клуб, там до сих пор сохранились зарубки моего роста на двери, а на столе есть несколько царапин от деревянных солдатиков. Солдатиков выточил конюх Лидио, мы с ним каждый день катались в парке, вернее, он катался, а мне приходилось сидеть на луке седла, прижимаясь к его животу. Зато мне выдали настоящую детскую форму для верховой езды, оставшуюся от моего отца: высокие сапоги и твидовый жокейский картуз.

В тот день, когда мать и бабка поссорились, мне удалось обнаружить чулан с окном, выходящим на пожарную лестницу. Дверь в чулан была похожа на дверцу платяного шкафа, а мне позарез нужно было куда-то залезть, потому что голоса за стеной сводили меня с ума. Что касается секрета, то пришлось его разорить; когда мать зашла в мою комнату и стеклянным голосом сказала, что утром мы уезжаем и больше ноги нашей в этом доме не будет, мне стало не по себе и захотелось во всем признаться. Но мать не стала слушать, она хлопнула дверью и отправилась к себе, громко стуча своими дешевыми сабо по бабкиным полам, которые были, как говорила горничная, досточка к досточке, хоть в шахматы играй.

Выкапывать секрет обратно было непросто: дерн на клумбе мгновенно заживил выдранные края, и яма со стеклышком словно растворилась. В сумерках клумбы казались одинаковыми, и мне никак не удавалось вспомнить, слева или справа от часовни был закопан мой кузнечик, но потом удалось, и ожерелье было очищено от земли рукавом рубашки и возвращено на комод.

Мне казалось, что стоит обнаружиться потере, как в доме снова станет тихо, но вечером бабка рассердилась еще крепче и даже назвала мать воровкой и английской потаскухой. Последнее слово уже было мне известно (конюх называл так свою кобылу, когда она показывала характер), но вот воровка меня очень расстроила. Пришлось признаться во всем, чтобы очистить мать от подозрений. Меня отвели за ухо в детскую и поставили в угол на колени. Казалось, чего бы еще? Но странное дело: обе женщины смотрели на меня с недовольством. Похоже было, что они предпочли бы продолжать, а теперь, когда причину ссоры вытянули прямо у них из-под носа, они не знали, куда девать все то, что намеревались высказать друг другу.

Все это произошло в воскресенье, а во вторник утром мы уже сидели в такси, заваленном нашими паршивыми чемоданами. Стефания вышла проводить нас к воротам поместья, чтобы слуги не сплетничали о раздоре, она куталась в каракулевую шубку, хотя день был солнечным, и мать сказала сквозь зубы:

– Чтоб ты в пожаре согрелась, старая зябнущая сука.

Она сказала это по-английски, и шофер ничего не понял, но лицо у матери было таким злым, что он поежился и невольно скосил глаза на мадонну, висевшую на зеркальце. У всех шоферов в этих краях на зеркальце висит мадонна, иногда стеклянная, иногда из папье-маше. У всех пекарей на окне будет стоять святой Эуфизий. Еще бывает карта мира на стене, где Италия времен морских республик похожа на разноцветный заплатанный валенок. Не знаю, что стало с той картой, что висела на стене в гостиной Стефании, но в деревне мне попадались штук шесть, не меньше, точно таких же, в самых неожиданных местах. Каждый раз я ищу на них красное пятнышко.

Маркус. Вторник

В девять утра он вышел на площадь, чтобы посмотреть на процессию по случаю начала Великой недели, но было еще рано, у дверей церкви толпились члены братства в белых балахонах, на груди у них были вышиты таинственные знаки. Маркус знал, что золотая петля означает братство Святого Висенте, остальные он запомнил и решил, что спросит о них у клошара.

На углу виа Ненци его ждала хорошая новость: вечно закрытая книжная лавка подняла наконец железную ставню и распахнула дверь. Он подошел к витрине и сразу увидел редкостный путеводитель по побережью: с двумя скульптурами Бернини на обложке, очень толстый и подробный. Правда, таскать его придется на себе, если машину не отдадут. Но нет, удержаться было невозможно, к тому же продавали его за полцены, потому что обложка выцвела на солнце.