Картахена

Я слушала его вполуха, думая о том, что быстро отвыкла от здешней бесцеремонной манеры выражать свои мысли и теперь она вызывает у меня досаду, примерно как поросшая плесенью стена в родительском доме. За несколько лет учебы на севере мне удалось вылепить совсем другую Петру – сухую, скрытную, даже немного жестокую, – и если бы брат мог видеть меня теперь, то был бы рад несказанно. Ему вечно не давали покоя моя трусость и готовность подчиниться обстоятельствам.

Что ж, думала я, комиссар закроет дело Аверичи, а потом возьмется за дело моего брата, надо стиснуть зубы и подождать. Хорошо бы разузнать что-то и самой, поговорить с людьми, записать свои размышления и передать комиссару, когда придет время. Даром, что ли, меня учат на юриста за деньги провинции Кампанья.

На первую неделю я устроилась в рыбную лавку возле бензоколонки, потому что денег совсем не было, и пару раз ночевала в подсобке, отсыпаясь на холщовых мешках, пахнущих винным уксусом. Маме я сказала, что не хочу оставлять ее одну, покуда Бри в море с рыбаками. Она посмотрела на меня с сомнением, но возражать не стала – у нее день на день не приходится. Помню, что я спросила у старого Пеникеллы, в какую компанию брат мог бы устроиться, чтобы исчезнуть надолго, и он записал мне название на пустой папиросной пачке. И мрачно добавил, что к матери будет заходить, приглядывать, хотя и не одобряет мое вранье.

С утра я взвешивала скользких кальмаров, а после двенадцати отмывала руки лимонным соком и отправлялась вниз, на побережье, к карабинерам – шесть километров под гору и столько же обратно, если никто не подберет. Комиссар уже бегать от меня начал, заставлял дежурного врать, что его нет, а если я врывалась в кабинет, встречал меня негромкой, но убедительной бранью. Зато мне показали найденную у брата записку, принесли из архивной комнаты. Там было всего два предложения: «Приходи в час ночи в рощу за каменоломней. Будет тебе то, чего просишь, красавчик». Красавчик было написано на деревенский манер: фишетто. Ну, против записки мне нечего было сказать. Записка любовная. И почерк женский, неуверенный.

Фишетто, так звали ослика, ходившего по кругу в деревенской маслодавильне, каждой осенью мы бегали смотреть на него по утрам, зажав в кулаке угощение – кусок булки или сушеную сливу. В те времена оливки еще не возили в Кастеллабату на масличный пресс. Туго набитые мешки доставлялись на телеге в сарай на окраине деревни, где черный ослик в кожаной упряжи вращал каменные жернова. Глаза у него были печальные, атласно-черные, за это он и получил свое прозвище. У брата глаза были серые, с множеством крапинок, а у меня глаза синие, таких в семье ни у кого не было, кроме тосканской бабушки, которую я никогда не видела.

Двенадцатого марта я устроилась работать в отель «Бриатико», а в конце марта полицейские закрыли дело, и ездить к ним стало незачем. Меня просто бесило, что я не могу сдвинуться с мертвой точки, хотя нахожусь именно там, где нужно, практически на месте преступления. За несколько дней до гибели брат сказал мне, что стал свидетелем убийства и намерен встретиться с кем-то из «Бриатико», чтобы получить деньги за свое молчание. «Деньги посыплются на нас, как треска на палубу, – весело сказал брат, а потом добавил пронзительным птичьим голосом: – Пиастры! Пиастры!»

«Остров сокровищ» до сих пор стоит у него на полке. Мы так часто кидались друг в дружку цитатами из этого романа, что даже много лет спустя, получив от брата письмо, вернее, старинную открытку, где он сообщал мне, что мы скоро разбогатеем, я невольно вспомнила слова сквайра: «У нас будет столько монет, что мы сможем купаться в них, швырять их в воду, будто прыгучие камушки».

О чем Бри собирался молчать? Неизвестно. Кто был этот человек – постоялец или человек из обслуги? Неизвестно. Место, где брату назначили свидание, было выбрано с умом: дорога через эвкалиптовую рощу, прилегающую к рынку, завалена обломками гранита, еще до войны вывезенными с местной каменоломни, проехать там нельзя, и людей почти не бывает. Рыбу теперь возят по новой дороге, вокруг холма.

Почему его убили вместо того, чтобы заплатить? Неизвестно. Хотя и объяснимо.

Возвращаться в Кассино я не собиралась: я дала себе слово, что не уеду, пока не найду убийцу брата, и ярость моя не остыла, просто пеплом подернулась. К тому же из университета пришло письмо: мне разрешили академический отпуск, и я могла побыть с матерью, которую три года толком не видела. Моя жизнь превратилась в череду тоскливых, рассеянных дней: пока я ездила в участок и спорила с комиссаром, у меня была хотя бы видимость дела, а теперь, когда он отказался продолжать и сдал папку в архив, я просто не знала, куда себя деть.