Карта времени

Эндрю не ездил по этой дороге целых восемь лет, но всегда знал, что рано или поздно сюда вернется, вернется в последний раз. Неудивительно, что, когда экипаж миновал Олдгейт, главные ворота Ист-Энда, у молодого человека, осторожно глядевшего на окрестные улочки из-за занавески, заныло сердце. Здесь все осталось по-прежнему, даже запах был тот же самый. В первые посещения Ист-Энда Эндрю делалось мучительно стыдно за то, что он проник в чужое пространство и наблюдает за его обитателями холодным взглядом энтомолога, но после стыд сменился искренним, горячим состраданием к несчастным, вынужденным обитать на свалке жизни, где город с полным равнодушием оставлял свои отбросы. Теперь он с едва теплившейся жалостью отмечал, что знакомые кварталы совсем не переменились. Узкие грязные улочки по-прежнему перегораживались телегами и лотками торговцев, между которыми сновали жители этого жуткого мира, существовавшего под мрачной тенью Крайст-Черч. Когда-то давно Эндрю пережил настоящее потрясение, обнаружив под блестящей оберткой парадного Лондона этот филиал преисподней, в котором под благосклонным взором ее величества люди превращались в чудовищ, но за прошедшие годы от его полудетской наивности не осталось и следа. Теперь молодого человека нисколько не удивляло то, что, пока Лондон на глазах преображался благодаря живительному воздействию прогресса, пока жители богатых кварталов развлекались тем, что заставляли своих собак лаять в картонные раструбы фонографов и говорили по телефону в комнатах, где горел электрический волшебный фонарь Робертсона, пока их супруги безболезненно производили на свет потомство, одурманенные парами хлороформа, Уайтчепел продолжал пребывать в трясине порока и бедности. Забрести в такой район было все равно что сунуть руку в осиное гнездо. Здесь из каждого угла смотрела отвратительная рожа нищеты. Отовсюду звучала одна и та же мелодия, тоскливая и жуткая. Шумели завсегдатаи таверн, хохотали пьяные, плакали дети, из темноты подворотни кто-то отчаянно звал на помощь, и только мрачные тени на перекрестках, короли тайной империи преступлений и порока, хранили зловещее молчание.

Приметившие богатый экипаж проститутки бесстыдно предлагали свой товар, задирая юбки и распахивая на груди платья. От этого горестного зрелища у Эндрю сжалось сердце. Женщины были в основном старые, грязные и истасканные, так как им приходилось обслуживать каждый день немыслимое количество клиентов. Но и те из них, кто еще не утратил молодости и красоты, уже несли на себе роковую печать Уайтчепела. Эндрю испытывал невыносимые муки совести при мысли о том, что мог бы спасти одну из этих обреченных душ, отвергнутых Создателем, подарить ей лучшую долю, но так ничего и не сделал. Боль стала сильнее, когда кони, миновав кабак под названием «Десять колокольчиков» и Криспин-стрит, повернули на Дорсет-стрит к пабу «Британия», возле которого он повстречал Мэри. Эта улица была конечным пунктом путешествия. Гарольд остановил экипаж у каменной арки, служившей входом в меблированные комнаты Миллерс-корт, и слез с облучка, чтобы открыть дверь. Эндрю с трудом выбрался из кареты, голова кружилась, ноги подкашивались. Все здесь было именно таким, как он запомнил, даже на окнах лавки, которую хозяин пансиона Маккарти держал на первом этаже, по-прежнему лежал толстый слой копоти. Ни малейшего намека на то, что время текло и здесь, а не обходило стороной Уайтчепел, как делали это обычно епископы и филантропы, посещавшие город.

— Поезжай домой, Гарольд, — приказал молодой человек смиренно ожидавшему в сторонке кучеру.

— Когда прикажете вернуться за вами, сэр? — спросил старик.

Вопрос Гарольда застал Эндрю врасплох. Вернуться за ним? Он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Карета, которая приедет за ним поутру, доставит безжизненное тело в морг на Голден-лейн, туда же, куда восемь лет назад отвезли его возлюбленную Мэри.

— Забудь об этом месте, — ответил он наконец.