Карниз

«Итальянка» понравилась и Ие, но ей было чуть обидно, что сама она занята на вторых ролях и идет позади рядом с Мухой, которая деловито прокладывала путь, прямо противоположный дороге в Эрмитаж, и озабоченно читала надписи на вывесках.

«Давайте посидим, выпьем, а там уж и в музей можно», – наконец озвучила она план действий и разом, как кутят, по-хозяйски втолкнула всех троих в показавшуюся ей приличной забегаловку.

Они сидели у окна, пили вино, сквозь пыльное стекло светило осеннее солнце, а мимо, как пелось в еще одной популярной тогда песне, «пролетали дорогие лимузины». В них проносились женщины с горящими глазами, золотыми волосами. За углом, по соседству с забегаловкой ковал браки районный ЗАГС.

Здорово ловить лучики осеннего солнца на лице. Они словно извиняют, что прогуливаешь занятия в университете, ведь дождливой осенью каждый солнечный день сродни каникулам.

Муха и Надя обсуждали Люксембург. Ия чувствовала себя неловко, поскольку нигде за границей, кроме своей родины, ставшей чужой страной, еще не бывала. Она заметила, что и Папочка старается, но не может поддержать беседу: видать, тоже не бывал.

Она смотрела на Папочку и чувствовала, как прорастает в ней невесть откуда взявшаяся уверенность, что все это – её. Это чувство мучило и раньше, а тут взошло, заколосилось, хоть жни да каравай с него пеки.

Разговор плавно повернул и перешел на обстоятельства итальянской жизни Нади.

– Ну как там, в Италии? – допытывался Папочка. – Чем ты там занимаешься, работаешь?

– Работаю, – мягко говорила Надя, а Муха с многозначительным видом подливала ей в бокал. – Я так отвыкла от этого серого неба, люди тут такие неулыбчивые. А там солнце, в Венеции так хорошо, как я люблю Венецию! Там настоящий рай.

– А что ты делаешь, где работаешь? – не унимался Папочка и по-кошачьи следил за движением ее губ.

– Секретарем в фирме, звонки принимаю.

По рассказам Мухи было известно, что Надя, окончив филфак университета, долго искала работу. Идти учительницей в школу она не могла: иногородней девчонке на такую зарплату не прожить, разве что ночевать в той же школе и подъедать за учениками. Возвращаться на родину, отведав столичной жизни, не хотела.

Однажды купила очередную газету с вакансиями, а там объявление: требуются девушки с хорошим знанием английского языка. Через месяц Надя уехала в Италию работать танцовщицей в баре.

Оставалось порадоваться, как удачно сложилась ее судьба.

– Ну, за Италию! – решительно подняла бокал Муха. – Кстати, не пора ли нам выпить чего-то покрепче. Только пойдем в другое место?

В то время такси по мобильникам не вызывали, потому что их не было. Нет, такси, конечно, были, не было мобильников. Вернее, они тоже были, но у избранных: массивные черные трубки, не помещавшиеся в карман и казавшиеся простым смертным недостижимой роскошью.

Они вышли на улицу, встали на краю тротуара и замахали проезжающим машинам. Тогда останавливался каждый второй.

Потом они ехали по Невскому, завернули на Стрелку Васильевского Острова и дальше – на Петроградку. В Надиной сумочке тоненько, мелодично запиликало.

– Алло, бабуля, я уже в России, скоро к вам, в Белоруссию, – говорила в маленький изящный аппаратик Надя.

– Это девочке родственники звонят, – громким шепотом авторитетно объяснила Муха и с гордостью обвела всех уже немного мутным взглядом, будто это в ее сумочке раздалось волшебное пиликанье.

– Я тоже из Белоруссии, – сообщил голубоглазый водитель с жилистой шеей. – Из Гродно, а вы откуда?

– Из Витебска, – неохотно, но ласково ответила ему Надя.

Вечер уже накидывал на город свою пелену. Уходивший день был теплым, солнечным, и пелена эта, прозрачная, тихая, мягкая, словно укутывала, обволакивала, ласкала. Казалось, она была такой же неторопливой, нежной, томной и ласковой, как шедшая рядом Надя.

Надя и вечереющий город сливались в одно целое. Хотелось накрыться ими, изваляться в них и уснуть, закутавшись ими же.

– Тещины блины! – провозгласила Муха и опять, как кутят, подтолкнула их в раскрытые двери блинной на Сытной площади.

Надя вызвалась угостить всех блинами с икрой. Ия смотрела, как блины, один за другим, раскатываются на шипящем круге, заполняются оранжевыми, словно стеклянными, шариками икринок и быстро скручиваются могучими руками повара.

По количеству блинов, укладываемых штабелями в пакеты, блеску в глазах Нади и Папочки и придирчиво считающей блины Мухе было ясно, что банкет по случаю приезда Нади только начался.

По дороге в Александровский парк Муха еще несколько раз вталкивала их в магазины, и первым из них, конечно, был магазин, торгующий спиртным.

В парке они нашли кафе прямо у воды – небольшого канала, со дна которого поднимались причудливые и очень склизкие на вид водоросли. От него сильно пахло тиной и мочой, а в воде тут и там, как яркие поплавки, выглядывали цветастыми боками пластиковые и жестяные бутылки.

– Амстердам! – мечтательно, чуть запыхавшись, выдохнула Муха и первая плюхнулась на длинную деревянную скамью.

– Похоже? – с серьезной миной осведомился Папочка, закидывая ногу на ногу.