Карми

— Так нельзя говорить, — ответил он быстро. — Тебе плохо, ты устала, у тебя горе. Но так говорить нельзя. Не гневи богов. Поплачь, моя госпожа. Слезы смягчают горе…

— Я знаю, Малтэр, — послушно кивнула Сава. — Но я не могу плакать, хоть у меня на сердце камень. Тяжело, Малтэр. И знаешь, у меня сейчас такое чувство, будто я не живу, а смотрю со стороны на себя, как на постороннего человека.

— Пойдем, — протянул руку Малтэр. — Тебе надо ознакомиться с завещанием.

Сава вошла в приемную Руттула и села в кресло для посетителей. Малтэр подозвал нотариуса. Тот развернул свиток.

«Я, Эрих Кениг, именуемый Руттул, завещаю супруге моей государыне Карэне Оль-Лааву владетельное право на Сургару. Также завещаю ей все, что имею, и даю разрешение на повторный брак по собственному выбору, но не ранее трех лет после моей смерти».

Сава глянула на пергамент. Подпись Руттула, печать Руттула, подписи свидетелей и печать нотариуса. Какое короткое завещание… Иные господа, знатные и не очень, перечисляют в завещании каждую подушку или ночную сорочку, Руттул же обошелся двумя фразами…

А мог бы и не писать завещания вовсе, подумала Сава. К чему оно, завещание? Что завещать-то, благородные господа? Страна разорена, в верховьях Ландры рыскают саутханцы, а майярцами осажден полупустой после наводнения Тавин.

Что, что теперь будет с высокой государыней Оль-Лааву? И что будет с тобой, Сургара?

…Жила-была девочка. Но сейчас ей вовсе не хотелось жить…

Книга вторая АНГЕЛ СУДЬБЫ

Глава 1

Сава выжидала время, удобное для побега. У нее все было готово: длинная прочная веревка, рукавицы и небольшой узелок с необходимыми вещами. Но последнее время стояла холодная ветреная погода, так что нечего было и думать спускаться ночью со стены высотой в десять саженей и двадцатисаженного утеса, на котором стоял монастырь.

Уже не первую неделю она притворялась безвольной, бессловесной, сломленной — молчаливая покорность принцессы убаюкивала бдительность святых сестер. Они продолжали считать ее больной, но она больной больше не была или, может быть, была больна другим. Теперь она мрачно мечтала о мести, она желала действовать. Возможно, это было неразумно, но рассудительность вернулась к ней в достаточной степени, например, чтобы удержать от безрассудных поступков.

Выздоровление пришло к ней внезапно: она однажды проснулась и недоуменно огляделась вокруг. Было отчего недоумевать: неизвестно куда, в черную пропасть беспамятства, провалился последний месяц. Смерть Руттула, торопливые, неприличные похороны; договор, позор которого завоеватели чуть-чуть подсластили лицемерным уважением к ее происхождению; посуровевшее, едва скрывающее растерянность лицо Малтэра, — это она помнила какими-то отдельными урывками, наползавшими один на другой. Путешествие на Ваунхо вообще осталось в памяти единственным эпизодом: тесная каютка корабля ужасающе пахла рыбой; от этой мучительной вони ее чуть не вырвало, и служанка торопливо вывела принцессу на палубу, где порывы морского ветра по крайней мере уносили запах прочь. Еще она помнила удивленный голос:

«Какая вонь? Мы же не рыбаки какие-нибудь!» — «Молчи, дурак, — ответил другой голос. — У ее милости носик нежненький, благородный, не то что твой шнобель…»

Существовал ли на самом деле этот сводящий с ума запах, или же больное сознание Савы создало его — Сава не стала бы сейчас выяснять; такие мелкие подробности ее теперь не интересовали. Куда больше она сейчас хотела узнать, чья рука и когда взяла из ее вялой ладони Руттуловы четки и глайдерный ключ. Их она хотела вернуть во что бы то ни стало. Но прежде Сава хотела вернуть себе свободу.

Веревки у нее было всего около двадцати саженей — больше она достать не могла, не вызывая подозрений; и без того пропажа вызвала переполох на хозяйственном дворе монастыря, и расстроенная сестра-келарница в конце концов убедила себя, что эту веревку она сама лично отдала неделю назад для починки сетей. Для спуска к подножию утеса веревки было явно маловато, но ничего не поделаешь. К тому же этой длины для Савы было вполне достаточно: она разработала хитроумный способ избавиться от розысков после побега. Сава подготовила свое «самоубийство».

Когда настала ночь побега, Сава тихонько выскользнула из кельи; загодя она приучила монахинь к мысли, что предпочитает спать одна и не терпит в своей комнате постороннего присутствия. Поскольку темноты Сава никогда не боялась и спала спокойно, монахини без опаски оставляли ее в покое до того самого момента, когда гонг начинает звать к утренней молитве.

Ночь была безветренной и не морозной — чувствовалось приближение весны. Сава сняла с себя монашеское одеяние и сунула его в мешок; простую серую шерстяную шаль старательно зацепила за стену — так, чтобы это казалось ненамеренным, и в то же время достаточно крепко, чтобы какой-нибудь случайно налетевший порыв ветра не сорвал ее. Сава не хотела, чтобы ее тщательно разработанный план рухнул из-за мелочей.