Кармалюк

Не отпуская Параску, эконом побежал к пану Белиовскому. Тот приказал собрать всю дворню и схватить разбойника. Но посоветовал эконому не говорить людям, что идут брать Кармалюка и его товарищей, а сказать, что идут на каких-то пришлых людей, кои, как есть подозрение, пробрались в село воровским образом из холерных мест. Хитрость старого Белиовского возымела действие: по первому же зову ловить холерных собралось более ста человек. Двор Блажкунов был окружен. Кармалюк с товарищами спал в это время в сарае, и его схватили сонного. Он крикнул:

— Кого вы вяжете?! Я Кармалюк!

Мужики шарахнулись от него, но шляхтичи успели уже скрутить руки и ноги веревками. Арестованы были все братья Блажкуны, а остальным удалось скрыться. И вновь под усиленным конвоем солдат, закованного в кандалы, повели Кармалюка в Литин.

ПОБЕГ ИЗ ЛИТИНСКОГО ЗАМКА

Не вмирає вiн вiд пулi,

В мороз не холоне.

Не згорає на вогнi вiн

I в водi не тоне…

В ноябре 1830 года в Польше вспыхнуло восстание, подготовленное панами и шляхтой. Польская аристократия, создав правительство во главе со своим лидером магнатом Чарторыйским, провозгласила государственное возрождение Польши. Но не в ее национальных границах, а в пределах Речи Посполитой. Правобережная Украина, как это было до 1772 года, вновь объявлялась неотъемлемой частью Польши.

Войска, которые Николай I собирался послать во Францию для подавления революции, пришлось направить в Польшу.

Главнокомандующий 1-й русской армией граф Остен-Сакен, боясь, как бы крестьяне не примкнули к восставшим, обнародовал «Объявление о действиях противу мятежников в губерниях Киевской, Подольской и Волынской». Граф Остен-Сакен в этом «объявлении» призывал «захватывать и представлять начальству» восставших поляков, обещая, что крестьяне «никогда уже не будут принадлежать тем помещикам, которые восстают против законной власти». Крестьяне, увидев в этом «объявлении» обещание освободить их от крепостной неволи, начали оказывать всяческое содействие русским войскам.

Но когда восстание было подавлено, Николай I простил панов, добровольно отдавшихся в руки властей, и вернул им конфискованные имения вместе с крепостными. Паны начали жестоко мстить своим хлопам за их, как они говорили, «зраду». Положение крестьян стало значительно хуже, чем оно было до восстания. Это вынуждены были признать даже власти. «Крестьяне греко-российского вероисповедания, — писал генерал-губернатор Бибиков, — после отдания многих из них возвратившимся помещикам, вытерпев жестокое преследование и не получив за свои заслуги ни малейшего со стороны правительства возмездия, начинают приходить в совершенное к оному охлаждение».

Признание это очень знаменательно. Крестьяне перестали верить в то, что высшие власти — ив первую очередь царь — помогут им освободиться от ненавистного ига панов. Они начинают более активно выступать против своих угнетателей.

О восстании 1830–1831 года Ф. Энгельс писал, что оно «не было ни национальной революцией (оно оставило за бортом три четверти Польши), ни социальной или политической революцией; оно ничего не изменяло во внутреннем положении народа; это была консервативная революция».[23]

Во время восстания Кармалюк сидел в Литинском замке. Восстание отодвинуло его дело на второй план, и оно тянулось полтора года. Привлечено к нему было шестьсот шесть мужчин и двенадцать женщин. Губернатор торопил суд с вынесением приговора. Литинские чиновники совершенно закопались в деле и не знали, как свести концы с концами. Кармалюк давно уже стал личным врагом всех этих земских судей, подсудков, секретарей, заседателей, стряпчих и писарей. Они корпели день и ночь, а в награду за свой труд получали выговоры от высшего начальства. Снова ругали генерал-губернатора Бахметьева, который в 1818 году не утвердил смертный приговор Кармалюку. И что больше всего угнетало чиновную братию — это бесполезность их труда. Допрашивают они, пишут протоколы, судят, тратя на это по полтора года, выносят, наконец, приговор, а проходит несколько месяцев, и Кармалюк вновь появляется в родных местах. И все нужно начинать сначала.

— Нет, я сойду с ума от этого дела, — говорил судья Родзеловский, приходя в отчаяние от новой взбучки губернского начальства. — Все торопят, все требуют тысячи сведений, забывая, что у нас нижний земский суд, а не головной губернский. А о самоскорейшем и точном требовании нашем о высылке другими судами лиц для дачи очных ставок никто не проявляет должной озабоченности.

— Это точно! — подтвердил секретарь Муржинский. — Я несколько напоминаний отправил в Могилевский суд, в Летичевский, житомирскому исправнику, и все нет ни ответов, ни нужных для окончания следствия людей.