Кармалюк

«Несколько дней держали их в Комаровцах, — пишет польский публицист, защитник шляхты Ролле, который, естественно, всячески старался очернить Кармалюка. — Кандалов и ошейников железных не было под рукой, а веревки Кармалюк рвал без малейшего усилия. Только уже после того как изготовлены были кандалы, атаман разбойников, прикованный к возу, весь в тяжелых оковах и под конвоем в 60 человек, отвезен в Литин. По дороге собирались толпы крестьян, чтобы посмотреть на знаменитого гайдамаку. Кармалюк шутил, любезничал с девчатами, предсказывал свое скорое возвращение и обещал с лихвой отплатить тем, которые его поймали. Народ отходил с крепкой верой, что разбойник сдержит слово».

Исправник, узнав, что Кармалюк арестован, прискакал из Овсяников в Литин. В присутствии заседателей суда, составлявших комиссию, орудовавшую в Овсяниках, начался допрос.

— Зовут Василием, — отвечал Кармалюк на первый вопрос, — а прозывают Гавриленком…

— Ка-ак?! Что-о?! — изумленно замигал глазами исправник. — Ну-ка, еще раз повтори?

Кармалюк повторил то, что сказал: он Василий Михайлов, сын Гавриленков. «Родился за границей, в Австрии. Около Замостья. Но в какой деревне — не помнит за малолетством, из которой ушел в город Станислав, имея от роду десять лет. Неграмотен. Холост. У исповеди и святого причастия бывает ежегодно. Последний раз исповедался в Херсонской губернии, Тираспольского повета, но где именно — не знает…».

— Врешь, мерзавец! — так грохнул исправник кулаком по столу, что канцелярист Какурин кляксу на протоколе поставил. — Врешь, каторжник! Я ведь твою клейменую рожу хорошо помню! Ишь, каналья, куда гнет: «Я австрийский подданный, переправьте меня за границу». Не выйдет! Я тебя, мошенника, уличу! Я тебя проучу!..

— Ваше благородие, — осторожно заметил заседатель Гульдин, — может, отберем все показания, а тогда уже…

— Да он же, каторжник, все врет! Ну хорошо: пишите дальше. Пишите, а я потом с ним поговорю!

Назвав себя вымышленным именем, Кармалюк в показаниях так искусно сплел выдумку с правдой, что исправник никак не мог понять, чему верить, а чему — нет. Обошел этот Гавриленко почти всю Россию. Был он и в Москве, и в Киеве, и в Казани, и в Астрахани, и в Крыму, и в Орле, «где у пристани реки Оки занимался работой — выгрузкой хлеба и других товаров». Из Орла ушел в Киев, а оттуда — в Херсонскую губернию «по хуторам на заработки», где пробыл целый год. Вернулся он оттуда только в конце 1821 года. Это последнее было чистой правдой — Устим действительно ходил в черноморские степи искать место, чтобы поселиться там с семьей. Говорил он об этих мытарствах своих по хуторам Херсонской губернии правду, потому что она ничем повредить ему не могла, а пробел в жизненном пути заполнялся. Ни одного хутора, ни одной фамилии он не назвал.

«На разбоях не бывал, — записывал канцелярист Какурин, косноязычно пересказывая ответы Устима, — про разбойников неизвестен, как равно, кто ограбил Базилицкого и Опаловского, коих не знает, вовсе неизвестен. Устимом Кармалюком не есть и не называется и о таковом не знает».

— Ну наговорил семь бочек арестантов! — покрутил головой исправник, вытирая платком вспотевшую жирную шею. — Ну навертел, мерзавец! Эх, не моя на то воля, а то бы я тебя, гайдамаку, на первом же суку повесил! Хорошо! Посмотрим, что ты запоешь, когда я тебя поставлю перед женой и детьми! Перед всем селом, где тебя знают, как облупленного!

Вернулся исправник в село Овсяники и послал за Марией солдат.

— Со всем гайдамачьим выводком представить! — приказал унтеру.

— Связанную или так?

— Болван! Куда же она убежит с детьми?

— Слушаюсь, ваше благородие!

Унтер налетел на дом так, точно крепость штурмом взял. Выволокли Марию, не дав даже головы покрыть платком, вынесли перепуганных сыновей Остапа и меньшего Ивана. Старший Иван, оттолкнув солдат, сам полез на телегу. Услышав крик и плач, к хате побежал народ. Бабы запричитали, будто из хаты выносили покойника. Дети завторили им. Мария, думая, что ее увозят куда-то в Сибирь — а ее этим не раз пугали, — умоляла, чтобы ей разрешили хоть для ребят что-нибудь взять. Но унтер неумолимо твердил:

— Приказано без всего доставить!

Но бабы, не слушая солдат, вытаскивали из хаты тряпье и кидали в телегу. Унтер принялся было выбрасывать обратно, тогда возмущенно загудели мужики, плотным кольцом обступая телегу. Унтер, махнув рукой, приказал:

— Трогай!

В это время из Литина везли в Овсяники Устима. В кандалах, прикованного цепью к возу, под конвоем тех же 60 человек. Исправник решил устроить ему очную ставку с женой, детьми и односельчанами. Но прежде чем поставить Кармалюка перед женой, он принялся допрашивать ее. Пригрозив, что если она не скажет правду, то ее и домой уже не отпустят, а отправят прямо в Сибирь, он спросил:

— Бывал муж у тебя?

— Бував, — тихо ответила Мария.

— Этого с ним прижила? — указал исправник на младшего Ивана, которого Мария держала на руках.

— 3 ним, ваше благородие, — со вздохом отвечала Мария, будто признавалась в чем-то греховном.