Карл Великий

Эйнхард, выходя далеко за рамки произведения, оказывается в состоянии познать истинный характер Карла не средствами современной психологии, а опираясь на сущностный подход к личности великого франка. Он делает это с помощью античной философии, оперируя заимствованными у стоицизма терминами «Constantia animi», «magnanimitas» и «aminositas», которые можно передать словами «твердость», «великодушие» и «духовно-физическая гибкость». Их семантика покрывается словом «динамика». Данные понятия решительно отличаются от подлинно христианских добродетелей, таких, как «смирение», «самоотречение» и «способность к страданиям». На императора, безусловно, воздействует христианский взгляд на проблему правления, воплощенный в защитной функции в тесной связи с соблюдением права и сохранением мира. Но император — не «священный» король, равно как и не ветхозаветный царь. Он — преемник античных кесарей, титул которых носит с момента своей императорской коронации на Рождество 800 года, хотя, на взгляд Эйнхарда, империя как институт почти поглощена франкским королевством.

Карл удостоился «памятника старины седой», который простирается над равнинами эпохи и даже в исторических анекдотах не соприкасается с современниками. Между тем это произошло уже два поколения спустя: хаусбух (домашняя книга) монаха Сен-Галленского монастыря Нотксра Заики столкнулся с «Деяниями Карла Великого», в которых предпринята попытка героизации его как судьи и полководца и затушевывания его призвания как хранителя очага и наставника. Там же ставилось под сомнение его «срединное» положение в понимании Эйнхарда.

Между тем в стилизации по античному образцу, к чему склоняется Эйнхард, современного читателя подкарауливает опасность потерять из виду вполне современные, характерные черты великого франка как политического деятеля и человека, жившего в условиях раннего средневековья. Например, его глубоко христианский моральный облик правителя, смирение, но прежде всего мистическое начало, воспринятое от апостола Петра, и тесное единение с Римом как основа политического существования.

Правда, Эйнхард в существенных областях не противоречит главным акцентам произведения. Отстаивая его трезвучие как схему биографии, Эйнхард фиксирует жизнь своего героя и вместе с тем дает ее фрагментам совершенно разные оценки. Так, в первой основной части в центре внимания также «военные сведения», однако значительный раздел внутренней политики, к которой у Светония примыкают непосредственно военные аспекты, у Эйнхарда подается как самостоятельный раздел «Об управлении империи». В то время как черты характера его героя, политика в сфере семьи и брака представлены во втором основном разделе жизнеописания кесарей и выплескиваются в житие героя, третья часть произведения, посвященная кончине героя, концептуально повторяется у него в четвертом разделе.

Однако, к нашему сожалению, часть произведения, посвященная внутренним условиям империи Карла, получилась сравнительно худосочной и фрагментарной, в то время как от строго скомпонованного описания Светония, обильно приправленного историческими анекдотами, пришлось отказаться в угоду широко представленной повествовательности.

Переделка произведения не связана с художественной ограниченностью автора. Если приглядеться внимательно, он действовал так вполне осознанно. Эйнхард просто не желал привязывать к набору цезарей Светония еще одну биографию. Он решил воздвигнуть литературный монумент и оставить долгую память современникам и потомкам о великом франкском короле, сохранив его античное языковое своеобразие и имперский акцент. И это ему удалось в самом лучшем виде.

Произведение Эйнхарда могло возникнуть лишь на том кратком этапе культурного и духовного обновления, которое мы, как правило, несколько глобально именуем Каролингским Возрождением, хотя последний только частично соответствует собственно Ренессансу XIV и XV веков и определяется всякими течениями, которые обнаруживают явные признаки раннего средневековья и никак не корреспондируются с модерном. Обе биографии Людовика Благочестивого, написанные трирским епископом Теганом и так называемым Астрономом, отражают совершенно иную концепцию, ибо они связаны скорее с хроникальной моделью. Она бесконечно далека в духовном отношении от подхода Светония к жизнеописанию цезарей.

Несмотря на упомянутое осовременивание (адаптацию) античного изложения в пользу жизнеописания Эйнхарда, следует учитывать, что он многократно ссылается на письменные источники, например на официозные имперские хроники.