Карл Маркс как революционер и экономист. От рабочих кружков к незавершенному «Капиталу»

Пересказывать все это можно, но передать трудно, потому что вся соль главы XXIV – в ее «пассионарности», в нарастающем эмоциональном накале. Науки нет и в помине. Зато журналистика экстра-класса! Нагнетание внутренней энергии текста, сгущение концентрации злобы и ненависти закономерно выливаются в огульное оплевывание самой европейской культуры того времени: «С развитием капиталистического производства в течение мануфактурного периода[240] общественное мнение Европы освободилось от последних остатков стыда и совести».

Поклеп, притом весьма наглый (без стыда и совести). Именно в указанный период общественным мнением Европы впервые поднимаются вопросы о нетерпимости бедноты, нищеты, ущемления трудящихся классов и, наконец, рабства чернокожих. Это мыслители. А лучшие из промышленников новой генерации основывали общества за отмену рабства в американских колониях, кассы взаимопомощи и врачебные диспансеры для рабочих. Не говорю здесь про Роберта Оуэна, который за десять лет сотворил в рабочем поселке Нью-Ленарк настоящее социально-экономическое чудо[241].

Охаянный Марксом XVIII век подготовил моральное негодование века XIX, на которое цинично сделает ставку автор «Капитала». Маркс похищает нравственное чувство читателя и направляет его негодование на самые основы социально-экономического уклада общества.

В этом случае он не ошибся. С каждой страницей нравственное чувство читателя все больше негодует, все больше кипит наш разум возмущенный. Тучи сгущаются… В воздухе пахнет грозой…

Тррррах! «Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют… Это – отрицание отрицания… Там дело заключалось в экспроприации народной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предстоит экспроприировать немногих узурпаторов». И – сноска с революционной цитатой из «Манифеста Коммунистической партии». Конец.

Правда, конец в смысле диалектическом. Одновременно конец и не-конец. Текст I тома «Капитала» формально завершается главой XXV (см. примеч. 1 на с. 491).

Итак, каковы же в самом деле природа и причины богатства народов? Автор «Капитала» считал, что страна может разбогатеть путем (а) ограбления основной массы трудового населения, (б) снижения уровня жизни трудящихся до низшего прожиточного минимума, (в) перекачки денег и продуктов из подчиненных стран.

Не правда ли, все это делала Коммунистическая партия Советского Союза? Вероятно, поэтому она и стала единственным легальным миллионером в разоренной стране.

Лженаучный[242]коммунизм

Жил-был фабричный пролетариат. В тяжелых муках он рождался, несладко жил. Первыми озаботились этим – кто? Угадали: представители «класса-антагониста». Они-то и начали создавать филантропические общества, строить для рабочих жилища, учреждать кассы – страховые и сберегательные, фонды безвозмездных ссуд. Роберт Оуэн был только самым выдающимся деятелем, но не единственным. «Предприниматель должен своим рабочим нечто большее, чем только заработную плату». Кто сказал это – коммунист? социалист? профсоюзник? моральный мыслитель? Это сказал капиталист Ж. Дольфус. Наверное, таких было меньшинство. Но определенно формировалось общественное мнение и даже движение. Невмешательство.

Взлелеянная просветителями идея laissez faire[243], истолкованная прямолинейно, оказалась небезупречной. Она требовала не допускать объединений (каждый за себя). Значит, рабочие союзы были недопустимы. Как и государственное вмешательство в частный бизнес. В то же время, как указал Адам Смит, нанимателям необязательно объединяться на формальной основе ради продвижения своих интересов. Не бывает, наверное, ни одного обеда или иного рода неформальной встречи предпринимателей, писал он, который бы не закончился каким-нибудь сговором между ними о ценах, зарплате и т. д.

Общественное мнение пересиливало себя, когда понуждало государство заботиться об интересах рабочих. И все же это было[244]. Англия: 1802 г. – ограничение детского труда, 1804 г. – первые рабочие сберкассы, 1825 г. – признание права на забастовки, 1833 г. – учреждение фабричной инспекции, 1844 г. – ограничение труда женщин на фабриках. Франция: 1842 г. – первый допуск рабочих к участию в прибылях, 1848 г. – первое ограничение рабочего дня мужчин, 1867 г. – первые общества (не из рабочих) борьбы за охрану труда и технику безопасности. И все это – до того, как писались негодующие страницы I тома «Капитала».