«Только международный и прежде всего германский пролетариат отказывается до сих пор от своих задач, отказывается по всей линии, отказывается полностью, упрямо, не извлекая никаких уроков из пинков, ударов кнута и скорпионов истории».
Из этих слов вытекает, что по крайней мере часть спартаковцев сначала смотрела на Февральскую революцию 1917 г. как на более или менее шаблонную буржуазную революцию «обычного» типа и еще не отгадывала той роли, которую в самом близком будущем предстояло сыграть российскому пролетариату. Великая Октябрьская пролетарская революция для этой части спартаковцев была изрядной неожиданностью.
Когда Октябрьская революция произошла, общие симпатии спартаковских рабочих, конечно, были на стороне большевиков. В письме от 27/VI 1918 г. Клара Цеткин писала об этом В. И. Ленину, а Владимир Ильич в письме от 26/VII 1918 г. отвечал ей: «Нас всех радует чрезвычайно, что Вы, товарищ Меринг и. другие «товарищи спартаковцы» в Германии «головой и сердцем с нами». Это дает нам уверенность, что лучшие элементы западно-европейского, рабочего класса, несмотря на все трудности, все же придут Нам на помощь». Вся основная масса спартаковских рабочих сразу почувствовала, что дело идет о первой великой социалистической революции, и она всей душой была с большевиками. Но полного понимания всей тактики большевистской революции в организации спартаковцев не было, и в силу всего люксембургианского прошлого — не могло быть.
Германские социал-шовинисты и центристы на деле вели пропаганду против русской революции
Спартаковцы (и в том числе Роза Люксембург) решительно разоблачали эту гнусную агитацию против русской революции. Они всей душою были на стороне русской революции и убеждали рабочих других стран поддержать ее. Но большевистского понимания движущих сил русской революции у них не было.
В большой статье «Жгучие вопросы современности», помещенной в августовском номере «Писем Спартака», Роза Люксембург пишет, что русский пролетариат находится в безысходном положении: всеобщего мира он собственными силами добиться не может; сепаратного мира заключить он тоже не может, ибо это означало бы поддержать немецкий империализм; вести войну активно или пассивно значило бы поддержать антантовский империализм. Во всех случаях русский пролетариат «осужден быть в действительности мячиком империализма, и
«Это звучит, как парадокс — и, однако, это так: нет ни одной правильной тактики, которой бы сейчас мог придерживаться русский пролетариат» («Spartakusbriefe», II, S. 110).
Особенно выразительна следующая оценка, данная Розой Люксембург в письме из тюрьмы к Луизе Каутской от 24/XI 1917 г.:
«Радуешься ли ты победам русских? Удержаться в этом шабаше ведьм им, конечно, не удастся. Но не потому, что экономическое развитие России отстало — как статистически подсчитал твой мудрый супруг (т. е. Карл Каутский). А потому, что социал-демократия в высокоразвитых странах состоит из трусливых собак и что эти социал-демократы будут спокойно смотреть, как русская революция гибнет. И все-таки такая гибель лучше, чем «остаться жить за отечество». Это все же событие всемирно-исторической важности, память о котором будет жить в веках». (Письма Розы Люксембург к Карлу и Луизе Каутским, нем. изд., стр. 210.)
Эти слова Розы показывают, что по ее первоначальной оценке, по свежим следам событий, Октябрьской революции ничего другого не оставалось, как с честью погибнуть — раз «трусливые с.-д. собаки» ее не поддерживают. Вот к каким губительным ошибкам приводил ход идей люксембургианства.
У Карла Либкнехта тоже в это время нет еще большевистской оценки движущих сил русской революции. Но пробуждение германского пролетариата он больше всего ставит в связь именно с русской революцией и уже вскоре после падения царизма он приступает к пропаганде идеи советов в Германии.