Исключительный закон против социалистов разразился над головой семьи Либкнехт, когда Карлу было 7 лет. Эту пору Карл помнит уже отлично. Материальное положение семьи, и без того крайне незавидное, теперь пошатнулось еще больше. Легальная партийная печать закрылась. Сотрудничество отца в одной американской газете давало лишь ничтожные ресурсы. Лейпцигское пепелище пришлось бросить из-за высылки отца. Семья выросла. В Борсдорфе (см. 1-ю глазу) удалось кое-как продержаться только благодаря поддержке рабочих. Семилетний Карл видел, как по ночам к отцу приходили с поручениями люди и уходили, заметая свои следы, как в соседнем трактирчике с кучей предосторожностей устраивались под разными видами небольшие совещания. Мальчик сам невольно втягивался в элементарную «конспирацию», знал, что отца надо предупредить, когда поблизости показываются полицейские, знал, что некоторые бумаги лучше сжигать, знал, что богатые против отца, а рабочие и бедняки за него, что самые ненавистные и отвратительные люди — это шпионы, и т. п. В то же время мальчик принимал деятельное участие в экспедициях за дровами, ягодами, грибами и т. п., игравших большую роль в «провиантировании» семьи, вместе с другими мальчиками его возраста много гулял в лесу, купался в речке, ловил перепелов, рыбачил и т. п. Через много лет в письме к жене из окопов в 1915 г. Карл пишет: «В моей памяти неотступно стоит Борсдорф и наша тогдашняя близость к природе, которую мы видели не во время «гулянья», не как «дачники» — только издалека, беспечно, как посторонний объект». Детские впечатления времен Борсдорфа запомнились Карлу крепко.
Дети Вильгельма Либкнехта посещали школу попрежнему в Лейпциге, ибо в Борсдорфе хороших школ не было. Ездить надо было почти каждый день. Это было трудно, да и стоило денег. В школе детям Вильгельма Либкнехта, в том числе и Карлу, приходилось терпеть всевозможные преследования. Имя Либкнехта было уже тогда самым ненавистным для германской буржуазии именем. «Человек без отечества» пользовался дурной славой и у многих наиболее тупых и ограниченных «образованных» мещан. Травля детей Либкнехта в школе велась больше именно на почве защиты «патриотизма». Уже мальчиком Карл умел показывать зубы своим гонителям. Он проявлял большую стойкость и независимость уже в самой ранней юности. В школе у него было несколько школьных товарищей, с которыми он крепко дружил. С ними он сохранил, к слову сказать, прочные личные связи и в зрелом возрасте. По отношению же к тем, кто, поддакивая наихудшим из учителей, участвовал в травле, — Карл держался гордо и независимо. «В юности, — вспоминает впоследствии Карл, — и мне пришлось испытать много политических нападок и в школе и в других местах, но я переносил их с гордостью, презрением и состраданием; и это отношение меня укрепило и возвысило» (письмо к жене из тюрьмы от 11 мая 1918 г.).
Дело сложилось так, что в школе Карл только учился; воспитывался же он дома. Именно дома мальчик закалялся против врагов и гонителей в школе. Родители Либкнехты совершенно сознательно и планомерно воспитывали своих детей в полном равнодушии ко всякой личной собственности. Как ни бедно было в доме, дети привыкли делиться последним с ребятами еще победнее.
Как чувствовал себя Карл подростком в 14–15 лет, это хорошо изображено у него в одном отрывке письма, написанного из каюр ж — ной тюрьмы в 1917 г. и адресованного к его собственному сыну-подростку. «Не думай, что я не понимаю тебя и твоего теперешнего состояния: почки раскрываются, природа оживает, рвется наружу, переливается через край, ищет себе выхода и, зарождая в душе смутное предчувствие счастья, вместе с тем угнетает и мучит; человек чувствует, что громадная задача не по плечу его силам. Пробираясь ощупью из мрака к свету, погружаешься все глубже в тьму — пока не поймешь относительность всякого человеческого знания»…
Книги для детей с самого раннего их возраста тщательным образом подбирал сам отец. Он внимательно руководил чтением своего Карла едва ли не с первой книжечки, прочитанной мальчиком.