Карл, герцог

– На моём гербе должен быть изображен козел, стоящий на задних ногах. Козел, изготовившийся к сражению. Вот такой, – и Доминик вскочил, изогнул шею и, приподнявшись на носках, изобразил то, что, по его мнению, должно было создать общее представление о том, какого именно козла он хочет видеть на своём гербе.

– Значит, козел, – Рогир шкодно улыбнулся. – Давайте именовать его впредь «козленок».

Он тоже встал, тоже вытянулся, но иначе, по-богомольи переломил руки в локтях и кистях, и сделал пару ладных па по комнате.

– Браво, – Доминику действительно понравилось.

– Мне по сердцу Ваш выбор, юноша. Козленок – это правильно. Я Вам его нарисую.

Кенарь, очухавшийся и обогревшийся, неожиданно засвистел.

– Я слыхал, Вы писали портрет герцога Карла, – невпопад спросил Доминик.

– Откуда слухи? Вы были в Дижоне? Что там?

– При дворе всякое можно слышать. В Дижоне я не был.

– Много потеряли… Да, я писал Карла. Правда, давненько, – добавил Рогир. – Тогда мы уезжали из Дижона, скажем прямо, второпях, поэтому я ничего не захватил, даже эскизов. Но я помню его прекрасно. Хотите, могу сделать так, что Ваш козленок будет похож на него, как на родного отца? – Рогир ухмыльнулся, но, бросив взгляд на щит Доминика, тут же остыл и изрек тоном, не терпящим возражений и не требующим согласия:

– Зайдите послезавтра с деньгами и получите Вашего козленка.

Послезавтра Доминик вынес из дома Рогира свой щит, украшенный роскошным козлом, стоящим на задних ногах. Козел был снежно-белым с посеребренными рогами и копытами, с игривыми нежно-серыми завитками шерсти на спине и на ушах. Поле щита было ярко-алым. Отличный герб – жалко будет поцарапать.

9 Новый Фармакон, гл.7

(Граф Жан-Себастьян де Сен-Поль)

Рогир ван дер Вейден, разумеется, не более чем искусный подражатель, ибо писать портрет Карла значит переписывать, копировать уже готовое. Вопрос техники, не зрения. Герцог всегда видел за Вас, потому что Вы, глядя на герцога, могли рассчитывать лишь на то, что ему хотелось бы увидеть, будь он на Вашем месте. Восторг, зависть, неприязнь, желание зрителя принадлежали Карлу более, чем зрителю принадлежали собственные брови. Это ещё не власть, но, согласитесь, уже память.

10

Сен-Полю плохо жилось в Париже. Не то чтобы бедно, тускло или беспокойно. Но – тоскливо. Он постарел и даже небрежная элегантность в духе Брэммеля, которая по привычке утешала его некоторое время, была уже не в радость. Быть павлином в курятнике неинтересно. Точнее, неинтересно быть им так долго.

Он не скучал по Карлу, нет. За чем там было скучать, в самом деле, когда граф Шароле его никогда особенно не жаловал, не любил, не замечал. Он скучал не за Карлом, а за его присутствием. За животворными флюидами распиздяйства, которые расточала бургундская столица – их не добыть в Париже, их не провезешь контрабандой. За новостями, которые только в бездельной Бургундии, которая после смерти Филиппа плевать хотела на всякое житейское попечение, были новостями, а не «информацией». За женщинами, которые в Дижоне отдавались если не по любви, так от некоего душевного предлежания, а не потому что при дворе женщинам куртуазно рекомендовано отдаваться мужчинам.

В Париже, как выяснилось, недоставало множества измерений духовного пространства, необходимых Сен-Полю, чтобы естественно перемещаться в физическом времени. Не было вкуса, не было понятий о нем. Вот почему о вкусе дебатировали в Париже так часто. Не было неправильных, свальных праздников, где так уютно чувствовать себя гармоничным полуправедником, которому чуждо мотовство и всякие перегибы, и вместе с тем быть надо всем этим мишурным содомом распорядителем. И своевольных батальных авантюр, которыми все, в том числе и Карл, жили и горели от силы неделю. Но ведь неделя – это не так уж мало для чего-то вдохновенного. Их тоже не было.

Войны Людовика были Сен-Полю гадки. Они напоминали полостную операцию при большом стечении интернатуры – скальпель, спирт, огурец. Всё взвешено, всё стратегично и дипломатично, но полководцы тайком зевают в кулак, герольды отчаянно косят на ближайшую пограничную рощицу, где бы отлежаться во время «смертного боя», и даже самый мелкий вассал думает о том, как поскорее улизнуть с гонораром, дворянской грамотой, подтверждающей твой титулярный upgrade <модернизация (англ.).>, с отчекрыженным под шумок аппендицитом, набитым карбункулами.

«Это всё моё воображение. Там, в Дижоне, совсем не тот рай, что брезжит на расстоянии!» – успокаивал себя Сен-Поль по золотой формуле Людовика в первые месяцы и даже годы ностальгической хандры при новом хозяине. Тогда он подразумевал под этим «всего лишь воображение». А когда выяснилось, что воображение – не такая маленькая и незначительная штучка, а велико уже почти как сама душа, что это просто какой-то мировой слон, просто воздух, сон и день, в котором ты живешь, от этого не стало легче.