Карл, герцог

Костер отрыгнул искрами и дохнул дымным смрадом. Ноздри Жювеля вздрогнули под напором тлетворного тевтонского духа и он сочно, с чувством чихнул. Запах, конечно, неприятный, но, подобно многому неприятному – притягательный. Готовые фрикадельки всплывают. Готовый фон Хелленталь не всплывает, не разлагается и более уже не воняет. Жювель говорит сам с собой.

– Там внизу что? Что здесь. Точно. Я что тот чёрт, делаю что он. Мешаю теперь лыцаря, хоть граф Сен-Поль чуть не снял мне шкуряку. И снял бы, если б не господин Гельмут, тысячу лет жизни ему. Чёрт свидетель. Будь он, кстати, неладен, – Жювель трижды сплюнул через плечо и торопливо перекрестился.

Случайным слушателем Жювеля был глубокий фарфоровый горшок без рисунка, стыдливо стоявший поодаль, пока ещё пустой. Предусмотрительные Гельмут и Иоганн, памятуя о конфузе, приключившемся с костями Мартина, забраковали серебряную тару как обладающую властью искушать нравственно недоразвитые души и решили, что кости Дитриха неплохо доедут до родного склепа и так.

– Господин Гельмут совсем другое дело, чем Сен-Поль, – бубнил Жювель, оперевшись на лопату.

Он, конечно, отправится в Алемандию вместе с господином Гельмутом. Его презренной шкуряке, которая, как её не презирай, всё-таки яранга души, будет определенно покойней под сенью тевтонских хоругвей.

Глава 8. Замок Шиболет

1

В замке Шиболет дважды в день сменялась стража. Трижды звали в трапезную. Четырежды палили из пушки: в полдень, в полночь, на закате и на рассвете. Пять раз в день Изабелла раскладывала пасьянс. Карты сообщали однообразной курортной жизни дополнительное (четвертое) измерение. Арканы Таро мистически измеряли Изабеллу. И чем однообразнее становился рисунок на скатерти (ромашка, два лютика, ромашка), чем скучней было сидеть у окна, тем более значительные события маячили вдали. На них (куда-то за пределы замка) указывали остриями копий томные молодые мужчины (валеты треф и пик), туда стреляли глазами инфернальные прерафаэлитские дамы (пик и бубен), к ним обращал навершия державы бородатый пиночет (король бубен) и похорошевший фидель (король червей). Значительные, судьбоносные события пророчили десятки, тузы и множественные их комбинации. Оставалось только сбыться, случиться, произойти.

2

Изабелле было хорошо за двадцать. Ей всегда везло скрыть всё, что требовалось, в том числе возраст. Она была в фаворе у Людовика. Её находили привлекательной, а при мягком освещении даже красивой – умные глаза, подвижные, как две рыбки, выгодная античная грудь, к верхней губе намертво пристала родинка – гостья из мира париков и прециозности. Шиболет не был местом её заточения, как можно было бы подумать, памятуя графа Монте-Кристо, отнюдь. Он был удаленной беседкой для отдыха беременной, которой представлялась всем, кроме самой себя, Изабелла. Вдали от короля любовница короля сохраняла мнимый плод.

Изабелла была спокойна, как подсолнечное масло, хитра как раз в той степени, чтобы можно было побаловать себя бесхитростностью, строптива, богобоязненна и напрочь лишена честолюбивых заскоков. В Париже она была любима несколькими французами, уступившими её своему королю.

Она нравилась Людовику тем, что не была скучна и знала чувство меры. Прояви Изабелла больше инициативы, она могла бы приобрести значительное влияние при дворе и впоследствии войти в феминистские анналы в качестве одного из выдающихся she-кукловодов французского двора. Тогда её позднеготический портрет кисти Рогира ван дер Вейден поместили бы среди былин о Ливиях Августах и Нефертити, где её биография, политая грушевым сиропом, предвосхищала бы сказ о маркизе де Помпадур («Знаменитыя женщины», Спб., 1916). Если бы она была настойчивей! Людовик, сам того не ведая, исполнял бы её прихоти и перенимал её ненавязчивые предпочтения. Вскоре можно было бы наложить лапу на внешнюю политику и начать отказывать Людовику в основном инстинкте, чем и привязывать его к себе ещё крепче. Но Изабелла была равнодушна к политике. Впрочем, отказывать Людовику она начала довольно скоро. Тот был даже немного рад – у него не получалось быть с Изабеллой ласковым настолько часто, насколько это соответствовало его представлениям о монаршей любвеобильности. Лекари не слишком помогали.

Первое время Изабелла признавала монополию Людовика на своё тело, поскольку тогда видела себя роялисткой. Так прошли семь месяцев, по истечении которых Изабелла обзавелась любовником, затем ещё одним, ибо сказано: «Non progredi est regredi» <Отсутствие прогресса есть регресс (лат.).>. А регрессировать это как стареть – плохо. Второй любовник был лучше первого, которому выпала честь позабыться. Второго звали Анри, что объедалось губами Изабеллы до «’Ри». Любопытно, но их никто не подозревал, настолько Анри был осторожен, бесцветен и тих. Точно хорек.