Карл, герцог

В 1467 году умер старый герцог Филипп. Карлу, который и без того уже три года считался наместником надо всеми бургундскими владениями с правом войны и мира, не было от смерти отца никакой выгоды, которой обычно, затаив дыхание, дожидаются у смертного одра богатые наследники. Поэтому скорбь его не была подзвучена ни детской радостью грядущего Дня Непослушания длиной во всю оставшуюся жизнь, ни восторгами по поводу трехстраничного индекса сеньорий, переходящих под его, Карла, номинальный сюзеренитет.

Когда уже было ясно, что дни герцога сочтены, Карл осадил богатый и нудный город во Фландрии, город с колокольным названием Динан. Он не помнил в чём соль, но горожане Динана когда-то сильно досадили его отцу, и подарить ему головы обидчиков прежде, чем герцог примет последнее причастие, Карл считал своим сакральным сыновним долгом.

Граф Шароле успел. Динан сдался в июле и герцог Филипп мог с носилок наблюдать, как его старинные недруги из городского магистрата один за другим ложатся под топор палача. Когда все шестеро стояли на коленях, прислушиваясь к тишине в недрах дубовых колод, Филипп прикрылся рукой от солнца, сощурился и, вместо того чтобы дать палачам «добро», пробормотал: «Чёрт, это, кажется, не те.»

«Не те», которые были, за исключением нового городского казначея, вполне теми, этого слышать не могли. Они терпеливо ждали.

«Простите, отец, – с трудом скрывая раздражение, наклонился к Филиппу граф Шароле, – что Вы хотите этим сказать?»

«Хочу сказать, что эти люди невиновны», – пожал плечами Филипп.

Карл помолчал.

«И что же Вы теперь изволите повелеть, отец?» – наконец осведомился Карл, нервничая.

«Полагаю, перед ними надо извиниться», – мерно покачивая головой, сказал герцог Филипп.

«И как Вы себе это мыслите? Я хочу сказать – извинение дворянина перед бюргерами?» – Карл ничего не мог с собой поделать, он был красен и зол.

«Вот так», – сказал Филипп и сделал попытку подняться на ноги. Он бы неминуемо упал, если бы не Бернар и Луи, подхватившие его сухое и легкое тело под руки.

«Лекаря!» – гаркнул Карл. «И священника!» – добавил он, будучи уверен, что его отец при смерти.

Проклятый Динан! – с одной стороны. И предсмертная воля отца – с другой.

«Динан и эта история с шестью обидчиками убили моего отца», – отчетливо проговаривал Карл, взбегая на лобное место, где мухи вились в равной аж-ж-жиотации и над палачами, и над приговоренными.

– Именем герцога Бургундского Филиппа, – вознес Карл голос в ставшей за последние три года привычной формуле властного заклинания, – я объявляю сегодняшнюю казнь судебной ошибкой. Эти люди невиновны.

2

Ни жесткий и жестоковыйный автократор, ни пылкий влюбленный, алкающий взаимности от предмета своих воздыханий, ни ученый, ищущий путей вздуть природу-мать, ни один проводник власти вообще не может обходиться без орудий властвования, без аппарата. У Александра Великого были Клит, Гефестион и Кратер, у Ромео – Меркуцио и Бенволио, у Вейсмана и Моргана – вейсманисты-морганисты.

У герцога Филиппа Доброго во времена его продолжительной и славной зрелости служили многие и многие, но в аппарате насчитывалось едва ли пятеро:

– граф Жан-Себастьян де Сен-Поль (пока фаблио, ковы Людовика и ярость Карла не зашвырнули его в Париж);

– безродный Бернар (был верен герцогу до конца и умер от тоски по хозяину);

– граф де Круа (подкошен черным сплином на следующий год после безумных переговоров о выдаче Сен-Поля);

– старший д’Эмбекур (Ги де Бриме, сир де Эмбекур – этот погибнет совсем скоро);

– и Изабелла Португальская, верная спутница Филиппа, женщина большого государственного ума.

Когда Карл принял бразды правления и получил первую реальную возможность воплощать уицраориальные фантазмы в жизнь, он, разумеется, уже имел кое-кого: Луи, Жануария и д’Эмбекура-младшего. Луи был отличным порученцем, незаменимым соглядатаем и вообще другом. Жануарий держал в руках духовный меч Бургундского государства и этим всё сказано. Д’Эмбекур, как и его дядя Ги, был опытным рыцарем, хорошим интендантом и смелым рубакой – то есть потенциальным капитаном номер один над лучниками, бомбардирами, кавалерией и наемными бандитами, которые все вместе составляли надёжу и опору герцогства.

Не хватало одного, без которого Карл с удовольствием обошелся бы, но не мог: воспитанного, смазливого, речистого дворянчика (два ин.яз.) для дипломатических поручений и прочей потаенной политической кухни. Причем этот дворянчик должен был быть молод, мягок, как пластилин, и позволять любое формообразование над своим первичным сфайросом, которое Карлу возжелалось бы предпринять. Ибо переделывать Луи, Жануария и д’Эмбекура было уже поздно. Но такого персонажа Карлу пока встречать не доводилось.

И вот однажды, когда герцог Филипп и граф Шароле ссорились в Аррасе вокруг очередного французского посольства, инкриминировавшего Карлу морской разбой во Фландрии (по молодости он и правда водил дружбу с Ганзейским Союзом), среди придворных появилось новое, довольно приятное лицо.