Карл Брюллов

— Тебе не лампады, тебе фонарь зажигали, свечу условленную в окне ставили. Нешто я не слышал о твоих подвигах? — Свечу в окне. Именно свечу. — Карл вытирает дрожащие от волнения руки. — Когда женщина любит и ждет, она непременно должна выставлять в окне свечу. Потому как этот знак — маяк для моряка. Где б ни был любимый мужчина, чем бы ни занимался, какие бы думы ни занимали его разум, а не может он, мертвый или живой, не откликнуться на призыв женского сердца, не заметить свечу в окне!

* * *

Болезнь не отпускает, она напоминает о себе чаще, чем в Петербурге, но он уже сжился с ней.

В Риме Карл задыхался от жары, его тело исходило липким потом, грудь словно придавлена разогретой итальянским солнцем могильной плитой.

В Москве Гоголь сжигает рукопись второго тома «Мертвых душ». Корчатся в огне тетради с душами… По тяжелым тучам, как по ступеням древнего храма, спускается темноволосая панночка, кудри которой унизаны звездами. Крупными, такие только в Малороссии бывают. Она улыбается Гоголю, целует его, улетает…

Карл в Риме принимает чашу с отваром из рук дочери Винченцо Титтони — Джульетты, которую он писал в образе Жанны д'Арк… На миг ему кажется, что это та самая, спустившаяся к нему с ночного неба… но он тут же понимает свою ошибку, нежно целуя смуглую ручку и с благодарностью принимая горьковатый, сильно пахнущий травами напиток.

Слепок с лица Гоголя делает Коля Рамазанов.

Из Петербурга приходит официальное письмо на имя первой степени профессора исторической живописи К.П. Брюллова с предписанием немедленно освободить казенную квартиру…

За весной приходит жаркое, душное лето. Брюллов морщится, но пьет минеральную воду, гуляет, любуясь окружающей природой. Местечко Манциано, где у Титтони загородный дом, идеально ложится на пейзажи. Карл выбрал несколько удачных ракурсов, немного порисовал, подумал, кому бы подсказать из пейзажистов, махнул рукой…

Многих, кого так хотелось обнять, с кем мечталось выпить по старинному обычаю, нет больше в Риме. Нет на этой земле… Карл смотрит в высокое небо, думая, как спустится к нему темноволосая женщина, коли не будет ни одного облачка… ни одной, пусть даже призрачной ступени.

Юлии нет. Она в Париже или, возможно, уже приехала в Италию, но не знает о нем, а он о ней. Карл смотрит в небо. Высоко-высоко, в самом зените, так что приходится задирать голову, машет шляпой Торвальдсен, поднимает кружку молодого вина Камуччини, смеется обычно печальный и сосредоточенный Орест Кипренский, зовет Сильвестр Щедрин, рядом с которым тихим ангелом прячет голову под крыло Аделаида. Гагарин-старший, Самойлушка Гальберг, Марлинский, Пушкин, новопреставленный Гоголь… нет, новоприбывший Василий Андреевич Жуковский. Неужели и он?! Весь или почти весь Римский дом, к которому он так стремился! Друзья…

Скоро уже. Широкополая шляпа слетает с головы Карла и падает в высокую траву. Пора уже, пора. На следующее утро пришедшая позвать его завтракать Джульетта находит рисунок темноволосой женщины, спускающейся с неба на землю. Черты ее лица кажутся ей смутно знакомыми.

— Писал ночью с натуры! — веселится Карл, — а ведь каждый скажет, что ночь — неблагоприятное время для художеств. Ночью пить да гулять нужно, а уж никак не барышень рисовать. Впрочем, тут уж не подгадаешь — увидел и написал. В первый раз не во сне, наяву видел!

После этот рисунок назовут «Диана на крыльях ночи».

Прекрасная молодая женщина с лирой в руках парит над ночным Римом, на ее крыльях тихо спит богиня Луны Диана. Внизу хорошо просматривается кладбище Монте-Тестаччио. Карл показывает место на кладбище и ставит точку там, где желает, чтобы его похоронили.

В тот же день он умер на руках у семейства Титтони.

Глава 18

Меж тем (к какому разрушенью
Ведет сердечная гроза!)
Ее потухшие глаза
Окружены широкой тенью
И на щеках румянца нет!
Чуть виден в образе прекрасном
Красы бывалой слабый след!

Е.Л. Баратынский. Бал

Сопровождая Карла в его последнем путешествии в Италию, я узнал, что он думал над грандиозным полотном «Всеразрушающее время», в котором хотел изобразить старика с косой, не жалеющего ни королей, ни патрициев, ни шутов, ни палачей. Все мы смертные, должно быть, хотел сказать Брюллов, все помрем, и черви нас съедят, так будем же веселы, будем любить и творить, потому что только лишь в этом оправдание молниеносности человеческой жизни. Гори, как подпаленная с двух концов свеча, а не тлей, люби, ошибайся, возносись в мечтах своих. Кто творец, тот и бог! Что нам земные цари, чей удел ничем не отличается от удела нищих? Так будем же гулять, пить вино, радоваться жизни, будем влюбляться и любить! Потому что это и есть самое лучшее, что мы можем сделать в этой жизни.