Карантин

Перед глазами, как в стробоскопе, замелькали лица: Стэцька Мушенко, консула Родзиевского, вице-консула Ненарокова, полковника Федорчука, лейтенанта Стародуба, генерала Дорохова, десантника Васи, министра Снегового, Веретенова, Алексея, Устюжанина, Беспалова, Мигунова, Братчикова, Леночки Фокиной, парикмахера из Каменки, бармена, Антипова, Лилечки, Сан Саныча, пацана с брикетом пластида…

Пацан стоял перед глазами как живой. Белобрысый, худой, загорелый, в непомерно больших штанах.

Стоял неподвижно, приоткрыв от изумления рот, и зачарованно смотрел, как Полынов собирается «нажать на кнопку».

И тогда Никите стало стыдно. До корней волос. Он крепко зажмурился, покачал головой.

– Прости, пацан, – сказал он вслух. – Это просто минутная слабость.

Не было у него под рукой кнопки старта ядерных ракет. Была игра воображения… Зато по Каменной степи реальной тенью блуждал выпущенный из бутылки джинн «болезни Лаврика». И попытайся Полынов выбраться из карантинной зоны, как последствия его прорыва через огненное кольцо обернутся катастрофой.

Никита открыл глаза. Все же он обязан собрать волю в кулак и успеть за это время добраться до точки «Минус». Для того чтобы «заткнуть» пробку в бутылке с «джинном» Лаврика – а вдруг с этим делом не справятся спецназовцы генерала Потапова? И главное – нужно было уничтожить документацию группы "С", чтобы никто не успел завладеть ею и затем, по великой человеческой глупости, вновь не выпустил «джинна» из бутылки. А в том, что попытки извлечь с заброшенной базы материалы исследований будут иметь место, Полынов был уверен на все сто процентов. Да те же Федорчук с Потаповым… Нет, он лично должен взорвать базу.

Никита подошел к бару, взял бутылку водки, сунул в карман. Пригодится. Еще бы помыться, побриться да бельишко чистое надеть, чтобы все было по законам русского офицерства… Полынов вспомнил, как мастерски побрил его парикмахер в Каменке, с сожалением провел ладонью по щетине на лице и тяжело вздохнул.

– Я пойду, – сказал он в пустоту, обращаясь к тем, кого знал и любил. – А вы – живите…

Эпилог

Когда линия карантинных окопов приблизилась к поселку и солдаты в защитных комбинезонах стали планомерно крушить дома, заливая все огнем, животный страх выгнал Смагу в степь, как волка из логова.

Прорваться сквозь сжимавшийся периметр карантинных окопов не удалось, и бывший боевик Беса на время обосновался в подземелье заброшенной базы.

Но вскоре и здесь появились солдаты.

Смага заметался по степи между поселком и базой, как затравленный, обложенный со всех сторон зверь, но нигде не находил убежища. Собственно, он и был зверем – болезнь не оставила в нем ничего человеческого. Им руководил чисто животный инстинкт – где бы чего поесть и где бы спрятаться, чтобы самого не съели. Лишь изредка в голове возникали смутные воспоминания, но они не оказывали на изувеченное болезнью сознание никакого воздействия. Будто воспоминания существовали сами по себе и принадлежали другому, абсолютно чуждому существу.

Жизнь, как считал Смага, ему удалась. Весьма ограниченный и недалекий, он с детства завидовал сверстникам, которые были умнее его. Как и у большинства туповатых подростков, зависть постепенно переросла в ненависть, и недостаток ума он компенсировал физической силой и наглостью. В среде подростков зуботычина зачастую перевешивает интеллектуальные способности, и оказалось, что «особо умных» ничего не стоит «подравнять» до своего уровня с помощью кулака.

Так и получилось, что, недоучившись в школе, он ушел в боевики к Бесу. Автомат в руках давал упоительное чувство превосходства над жителями поселка, и Смага вовсю пользовался своим положением, по любому поводу унижая и издеваясь над «стадом», как боевики между собой называли оставшихся в поселке жителей.

Власть, дающая право безнаказанно распоряжаться чужой жизнью, хорошая жратва, лучшие девочки Пионера-5, за кусок хлеба готовые на все, – ну что еще надо? Так что правильно Смага считал, что его жизнь удалась. Со своей убогой точки зрения, конечно.

Поэтому, когда Букварь Коробов, покупая у него воду, не смирился с унижением, а дал зарвавшемуся юнцу достойную отповедь, Смага затаил на учителя злобу.

Два дня Смага поджидал Букваря возле пакгауза, лелея планы, каким образом он отыграется, но Коробов больше воду не покупал. С рюкзаком за плечами проходил мимо пакгауза и шел в степь. Доведенный затянувшимся предвкушением мести до бешенства, Смага решил проследить, чем же это занимается Коробов в стели, если даже за водой не заходит. Источник он там нашел, что ли?

В первый раз из затеи проследить, куда и зачем ходит Коробов, ничего не получилось. Коробов шел быстро, но осторожно, постоянно оглядываясь, и Смаге пришлось отпустить школьного учителя на большое расстояние. А когда фигура учителя скрылась в знойном мареве, Смага потерял направление – не был он охотником, потому не смог различить следов Коробова на голой кремнистой равнине. Мало того, сам чуть не заблудился и не сгорел от жары и жажды.