Каракалпак - Намэ

Мать иногда останавливалась, утирала пот у меня со лба, клала самар на голову, а меня усаживала на спину и шла быстрее. Вот так, с передышками, двигаясь то быстрее, то медленнее, мы под вечер добрались наконец до своего аула, но здесь нас ожидала непредвиденная неприятность.

Возле аула — канал Шортанбай. Обычно в это время года он мелеет, почти напрочь пересыхает. А тут вдруг разлился, разбушевался, вспучился. Наверное, где-то Амударья прорвала дамбу.

Мать остановилась и задумалась. Идти в обход слишком далеко, и так ночь уже близится. Кричать? Вряд ли кто услышит. В этот час все разошлись по своим домам, хлопочут по хозяйству. Да и стеснялась она: женщинам ведь не положено голосить, этого не любят аксакалы. Перебираться через канал опасно: глубоко и течение сильное, а я еще не умел плавать.

Но вдруг она решилась: разделась, смотала одежду, привязала к голове и вошла в воду. Деревянный самар колыхался около нее. Я мигом сообразил, что она задумала, и пустился наутек, но куда там… Мать быстро настигла меня, взяла на руки и, усадив в самар, велела крепко держаться за края таза.

Подталкивая самар перед собой, она направилась к другому берегу. Через несколько метров ее ноги уже не доставали дна, и теперь она плыла, толкая мой «ковчег» подбородком, потому что плавала она «по-собачьи», гребя руками под водой.

Я сжался от страха. Сжался в комочек, маленький и дрожащий. Пальцы окостенели, я словно зубами вгрызся ими в края самара, а зубы свел, как пальцы, — не разжать.

Вода — огромный голубой бык — качала мою круглую Землю — мой самар. И от этой качки зима и лето, весна и осень менялись ежесекундно: меня то озноб пробирал, то прошибал горячий пот, то теплилась весенняя надежда, то одолевала стылая осенняя тоска. «Ковчег» мой вращался, и я видел, что берег, покинутый нами, удалялся быстро, страшно быстро, а другой, желанный, приближался медленно, страшно медленно. Мне становилось жутко, и тогда я искал взглядом глаза матери. Они — две черные искрящиеся звездочки — смотрели спокойно и даже весело. Это придавало мне чуточку уверенности, но лишь на несколько секунд. А потом опять, с каждой новой волной, накатывала и волна страха.

Наконец добрались до берега. Я думал, что, как только окажусь на суше, тут же кинусь бегом дальше от воды. Но нет. Так и сидел в самаре, держась за его края, — ноги не слушались, не было сил подняться и стиснутые пальцы не разжимались.

Мать вышла на берег и тоже долго сидела молча. Наконец, отдышавшись, спросила:

— Сере,[3] тебе не было страшно?

Все опасности остались позади, и я, приободрившись, постарался как можно веселее и увереннее сказать:

Нет!

Но голос дрожал, и это не только она заметила, это я и сам чувствовал.

— Мне кажется, — продолжала она, — что ты немного испугался и разволновался. Но разве ты не знаешь, что ребенку нечего бояться, если рядом мать? Навсегда запомни: ты не должен ничего страшиться, когда мать с тобой!

Этот завет я действительно запомнил навсегда. И еще я убежден, что не зря во все века сравнивают Родину с матерью.

Моя родная Каракалпакия в общечеловеческом море мала, как самар. Но, что бы я ни делал, всегда уверен, что Родина-мать со мной и никогда не даст мне пропасть.

Каждая моя книга — это слово признательности ей и одновременно клятва на верность, клятва, писанная кровью сердца. Вот почему я с уверенностью приступаю к новому роману и надеюсь, что он проживет долго и никому не наскучит.

Вопрос. Почему после романов «Дочь Каракалпакии» и «Дастан о каракалпаках» следующую книгу я решил назвать «Каракалпак-намэ»?

Ответ. Надеюсь, все объяснит сама книга. Однако…

Однако перед тоем,[4] когда женщины собираются, чтобы сообща приготовить побольше теста, всегда среди них отыщется хоть одна нетерпеливая, та, что не в силах удержаться от искушения. Она отщипнет от края кусочек — ив тандыр его, под горячую золу. А потом вытащит и ест быстро, обжигаясь. Лепешка не лепешка, а все же приятно: как-никак первая отведала.

Так же и среди мужчин. Пока разделывается туша барана, пока она кипит в котле, самые нетерпеливые отрезают полоску мяса и жарят ее на огне. Им невтерпеж испробовать вкус мяса непременно до начала тоя.

Есть и торопливые читатели. Чтобы удовлетворить их любопытство, я «отщипну кусочек» от замысла этой книги.

Существует у нас древний обычай: когда в ауле появляется на свет новый человек, счастливые родители приглашают в дом самого почтенного, уважаемого старца, чтобы он нарек новорожденного. Конечно, при этом учитываются желания отца и матери, мало того — выслушивают и родственников, и знакомых, ведь все ждали появления будущего человека и заранее искали для него подходящее имя. Но когда оно уже найдено, когда все пожелания выслушаны и споры улеглись, тогда наступает торжественный миг. Аксакал берет младенца на руки и, приблизив его ухо к своим губам, трижды произносит имя. Как только младенец закричит, седобородый старец отдает его матери и, повернувшись к присутствующим, торжественно изрекает: «Этот человек узнал свое имя. Впредь никто не сможет изменить его».