Каракалпак - Намэ

Я принялся втолковывать ему свои представления о специфике таланта.

— Есть борцы палваны, — пояснял я, — сильные на правую руку. А есть левши. Бывают и такие, у которых равно развиты обе руки. Так и писатели: одни сильны в поэзии, другие — в прозе. Некоторые одинаково сильны и в том и в другом.

— Хе! — воскликнул он. — Значит, Жолмурза Аймурзаев — самый сильный палван литературного мастерства. Он ведь равномерно пишет с обеих сторон: и со стороны поэзии, и со стороны прозы. Теперь я понимаю. Значит, ты проходишь учебу науки, чтобы стать подобным Аймурзаеву?

— Нет, — возразил я. — Если и стремиться походить на кого-то, то уж на Льва Толстого или Шекспира, на Лермонтова или Бальзака.

— Ой-ой, — замахал руками коше-бий. — Зачем ты хочешь держать равнение на таких неизвестных людей.

Он искренне желал мне добра и старался остеречь от дурных примеров.

Тем временем снова появились музыканты. Руководитель оркестра подошел к нашему столику и, протянув коше-бию шестьдесят рублей, попросил его не разговаривать, пока они будут играть. Коше-бий покраснел как перед.

— Какая бескультурная невоспитанность у этих музыкантов, — сказал он и, расплатившись с официантом, потянул меня к выходу.

На улице нас поджидал памятник великому классику прошлого. На голове у бронзового классика сидела ворона. Она по-хозяйски осмотрелась и принялась деловито и не спеша чистить перья.

— Эх, сынок, — с грустью промолвил коше-бий, — лучше бы ты не продолжал свои стремления в направлении области литературы. Ну чего там положительно хорошего? Тебя будут подвергать печатной критике в газете и непечатной по углам кулуаров. А если и добьешься степени известного звания, то поставят тебе памятник, чтоб стал ты для ворон местонахождением. Ничего положительно хорошего. Ничего! — повторил он. — Я могу предоставить в твое распоряжение некоторые советы из своего жизненного опыта. Если хочешь, конечно.

Я не возражал. Советы не камни, их принять не тяжело.

Из советов коше-бия:

— …В этой жизни огромное число количества разных хитростей. Тебя, может быть, не раз обманут. Но не вводи самого себя в обман надеждой обмануть обманщика и перехитрить хитреца. Поступай прямо по долгу чести собственной совести…

— …Не отказывайся поднять на плечи своего тела груз чужой ноши. Сильным становится тот, кто поднимает тяжести веса, а не тот, кто от них отказывается…

— …Замечай себя в положении состояния других людей и, соответственно противоположному, замечай других люден и себе…

— …Горячее отведай сам. Если не жжется, предложи другу. Ход этой мысли надо понимать так: сперва проведи пробу испытания на себе…

— …Не давай никаких советов человеку с тупым умом, потому что если он начнет заблуждаться в своих ошибках, то тебя же и обвинит…

Так, за разговорами и советами добрели мы до автобусной станции. Автобус уже стоял, и, видимо, давно стоял, потому что народу в нем было битком. Люди свисали из обеих дверей. Но коше-бий все же как-то втиснулся. И когда автобус поехал и двери все же закрылись (непонятно как), одна пола коше-биева халата осталась снаружи и трепетала на ветру, будто махая мне на прощание. Я глядел вослед уходящему автобусу и чувствовал, что коше-бий за этот день стал мне чуточку ближе и родное.

* * *

Войти во вкус — это хуже, чем пристраститься. Скоро первая радость от публикации стихов в газете «Жас ленинши» улеглась. Зато поднялось неистребимое желание напечатать новые стихи, и теперь уже не в молодежной, а во «взрослой» газете. А тут как раз и время удобное подошло — пора уборки хлопка. Предстоящей уборочной кампании я и посвятил новые стихи, с которыми смело вошел прямо в кабинет заведующего отделом литературы газеты «Совет Каракалпакстан».

В кабинете помимо заведующего находился еще и народный поэт Садык Нурымбстов. При моем появлении он собрался распрощаться, но заведующий упросил его послушать молодого стихотворца, то есть меня. Это конечно же прибавило мне новых сил. И вот со всей силой (и с той, что была раньше, и с той, что прибавилась) я прочитал стихотворение, с которым пришел в редакцию.

Пафос чтения, видимо, подействовал на присутствовавших. Какое-то время они сидели молча, находясь под впечатлением только что услышанных строк. Потом заведующий вежливо спросил:

— Что это? Зарифмованные советы агронома или ритмизированные соцобязательства?

Я терпеливо стал объяснять, в чем главная идея этого произведения, каков был авторский замысел и как надо понимать те или иные образы.

— Вот теперь я понял, — сказал заведующий, — и согласен опубликовать это стихотворение при одном условии. Ты должен обещать…

— Обещаю, — выпалил я, перебив его.

— …должен обещать, что в день выхода номера с твоими стихами, рано утречком обойдешь всех читателей, а их сорок тысяч, и каждому объяснишь, как надо понимать твои стихи. Хорошо?