Каракалпак - Намэ

Нет ничего хуже одиночества. Грызешь сам себе душу, занимаешься самоедством. Вспоминаются собственные ошибки, грехи, промахи, проступки, нарочитые или сделанные ненароком. Все они, как колючей проволокой, опутывают мозг, сердце, встают стеной перед глазами и заслоняют собою все. Худшие мысли приходят в одиночестве. Лучшие — в уединении.

Не знаю ничего приятнее, как предаваться размышлениям, оставшись один на один с самим собой, лежа на кровати или на траве, а то и бродя где-нибудь без цели. В эти минуты кажется, что ты вмещаешь в своем уме всю вселенную и волен обо всем на свете судить как тебе вздумается, что земной шар лежит у тебя на ладони, как рука друга, и, сжимая его, ты буквально кожей чувствуешь все мозоли и ссадины. А мозолей, шрамов и царапин на нем немало. И понимаешь, что многие люди это видят и знают, но не все способны помочь. Есть и такие, кто, стремясь залечить старые раны, наносит новые. Есть, к сожалению, люди, что наплевательски относятся к страданиям мира.

Сохрани нас бог от таких!

* * *

Мысли, приходящие к человеку в часы уединений, бывают порой чрезвычайно сильны и зачастую влияют не только на его судьбу, но и на судьбы других людей.

В уединении созданы гениальные творения и великие открытия. В уединении написаны самые лучшие, самые мудрые книги, все великое рождается в тайне, само это рождение — тайна, и она не терпит подсматривания и подслушивания.

Но, к сожалению, приходится признать, что войны, приведшие к невосполнимым разрушениям и невероятным страданиям, преступления, потрясшие человечество, — тоже не плод коллективных раздумий. Они тоже замышлялись скрытно.

Истории памятны — как еще памятны! — случаи, когда осуществлялись личные замыслы жестоких эгоистов, обладающих властью. Двурогий Искандер Зулькарнайн,[7] Хромой Тимур, Хан Чингиз, Гитлер — сколько шрамов оставили они на теле земли и в людской памяти, сколько оставили ран, до нынешнего дня еще кровоточащих.

Нет, мысли, желания и устремления отдельного человека — это вовсе не его личное дело, они должны волновать и беспокоить всех людей, к ним нельзя относиться равнодушно.

Моя мать говорила:«Если у тебя в голове блеснула мысль, не спеши сразу гнаться за ней. Сверкнуть может и рыбешка-малек, вынырнувшая из воды. Сверкнет и звездочка, на мгновение выглянувшая из-за туч. И не просто разобраться в том, что это — малек, которого и ловить-то не стоит, или звезда, к которой можно всю жизнь душой стремиться».

И еще: «Если нужная мысль приходит в нужный час, то она как лекарство, излечивающее от болезни. А если мысль приходит позже, с опозданием, то она как отрава. Знай: одним и тем же снадобьем можно исцелить больного и отравить выздоравливающего».

Ведь слышал я эти слова от матери, слышал давно. И сколько же я потерял в жизни оттого, что справедливость их понял только через многие годы.

Да разве я один? Сколько прекрасных мыслей скисло в головах людей, превратилось в простоквашу, и сколько ненужных мыслей вскипало, пучилось и бродило в людских умах, пьяня их, как дурная брага, пьяня годами и десятилетиями.

Из рассказов аксакалов. Когда сундук души поэта Бердаха доверху заполнился страданиями, болью и тоской, он понял, что не должен оставаться рядом с людьми, чтобы горечью своих чувств и мыслей не отравить души друзей и родных. Поняв это, поэт Бердах отправился на берег, туда, где река Аму впадает в Арал. И, глядя, как белые пенящиеся волны Арала сливаются с мутными быстрыми волнами Аму, он говорил:

— Эй, бескрайнее, величественное голубое море! Эй, стремительная мутная река! Ответьте мне! Я никак не могу понять неразумность этого мира. Когда я хочу угодить людям и поступаю так, чтобы доставить им удовольствие, они сердятся на меня и все мои поступки толкуют наоборот. Когда я нарочно поступаю «наоборот» в надежде, что теперь-то они, по своей привычке, все перетолкуют и в итоге поймут меня верно, то оказывается еще хуже. Если я ошибусь, оступлюсь, сделаю что-то не так, им кажется, что в этой ошибке и проявилась моя природная глупость. Если же все делаю правильно и хорошо, то они считают, что это вышло случайно, по ошибке. Я — поэт и должен постигать все тайны подлунного мира. Но я же — человек, а человек не знает и всех тайн собственной души. Я чист перед собой, и если кому-то кажусь грязным, то, значит, грязь застряла у него в глазу. Пусть чужие языки несут ложь в доверчивые души, но мой язык будет произносить только честные слова, мой голос будет петь только честные песни. Но все же грустно оттого, что не постигаю странность мира, в котором сам живу. Что делать? Может, и наступят времена, когда все поймут друг друга. Я пойму их, они меня…

У Бердаха нет стихов с такими мыслями о себе. Это народ додумал за Бердаха, но, мне кажется, додумал правильно. Поэт сумел заглянуть в душу народа, и потому народ, в свою очередь, сумел заглянуть в душу поэта. В свое время Бердах подобные мысли не мог высказать вслух.