– Ну вот и славно! А теперь я думу думать стану. И вообще, утро вечера мудренее, завтра и будем решать, кого тебе в соратники определить, – он, кряхтя, пошлепал к двери. – Да, и вот еще что, – обернувшись, он снова изобразил строгий взгляд, – ты не сиди допоздна, свечи‑то да светлячки зря не жги!
– Да, великомудрый Аль, – я отреагировал с самым покорным видом.
– То‑то же! – гордо постановил старик и, наконец, удалился.
Я плюхнулся обратно в кресло, вытянул ноги, закинул руки за голову. Разумеется, первым делом нащупал проплешины и поморщился. Обидно‑то как! Никогда ведь красавцем не был, а теперь, когда начал хоть как личность магическая из себя интерес представлять, так и вовсе в урода превращаюсь. Нет, я точно волосы сбрею. Не ходить же с этими пятнами голой кожи, на лишаи похожими. Перед дамами позориться. Хотя, какие уж тут дамы… Какую не потяни в герои, все при телохранителях. Да они и сами на меня не глянут… Настроение совсем испортилось, и я подумал, что не мешало бы и коту его слегка понизить. А то дрых все время, пока, пока я здесь перед Алем цыганочку с выходом отплясывал, дабы гнева его, на пакости гораздого, на свою башку плешивую не навлечь.
– Вылазь! – приказал я. – Поговорим, – реакции не последовало. – Хватит притворяться! – обиделся я. – Знаю же, что подслушивал да подглядывал, даром, что на тебя Аль внимания не обратил.
Кис голоса не подал, но из‑за ножки стола раздалось заинтересованное "пи‑пи‑пи". Я перестал пялиться в потолок и обвел комнату взглядом. Кота нигде не было. Потом опустил глаза вниз и обнаружил мышь, с любопытством на меня взирающую. Первым порывом было запустить в нее чем‑то тяжелым, но в глазках‑бусинках тварюжки было столько понимания и сочувствия, что я только вздохнул.
– Что, и тебя все бросили? – риторически поинтересовался я.
Мышь вздохнула, повела носом и утерла лапкой глаза. Потом очень выразительно повернула голову к полке, на которой я в последний раз видел спящего Сириуса, и снова вздохнула.
– Да, коты они такие, – согласился я, – постоянства от них не дождешься.
Мышь согласно кивнула и поникла. Мне стало жаль эту малявку, которую, как и меня, все бросили. Вспомнив про недоеденную бутербродную заначку в нижнем ящике стола, я медленно наклонился, чтобы не вспугнуть мышь, открыл ящик и извлек кусочек сыра. Подумал, представил, как Аль будет ругаться, если обнаружит рассыпанные крошки, вырвал листок из старой черновой тетради и положил угощение на него.
– Хочешь? – спросил я мышь, протягивая ей сыр на бумаге.
В одно мгновение симпатичный пушистый зверек со смешной и милой мордочкой превратился в хищника. Задохнувшись от восторга, мышь ощерила резцы и распахнула непомерную пасть. Я едва успел отдернуть руку, а грызун, издав восторженный писк, впился… в бумагу!
Крошки? Я, кажется, боялся насорить? Не прошло и двух вздохов, как тетрадный лист сначала был измельчен в труху, а потом поглощен крошечным кадавром. Нетронутый мелкой гурманкой кусочек сыра остался аккуратно лежать на полу. Рядом, раскинув лапки вокруг отяжелевшего пузика, с блаженным выражением на острой мордочке развалилась мышь. До меня, да и до всего мира ей явно не было дела. М‑мда… Вот и она меня кинула. Немного обидевшись, я, скорее из вредности, чем по доброте душевной, вырвал из черновика еще один листок и накрыл мышь сверху. Из‑под бумаги раздался восторженный стон, но движения не последовало. Обожралась, зараза! Странно, что она до сих пор все книги не схарчила. Наверное, Аль стеллажи от грызунов замагичил.
Окончательно постигнув предательскую сущность этого мира, в котором никому нет дела до одинокого, но очень талантливого ученика звездочета, я погасил свет и слевитировал вниз. Даже светлячка брать не стал, хоть он и вился вокруг, требуя моего внимания. Тоже ведь предаст! Знаю я их, подлиз этих. Все про меня помнят, только пока я им нужен!
В полной темноте я долетел до своей комнаты, разделся и нырнул в кровать, накрывшись с головой одеялом, отгораживаясь от этого подлого, несправедливого мира.