Кара-курт

Гитлеровские агенты заминировали шоссе, соединившее два государства в районе ущелья Даш-Арасы´, на ближайшем к участку комендатуры направлении, и — пятидесятиметровой высоты арочный мост. Это значило, что именно здесь готовится какая-то провокация.

— Я очень тебе сочувствую, Клычхан, — сказал Кайманов. — Большое у тебя горе, большая беда в ауле. Можешь ты сказать, кто охраняет ущелье и мост?

— Совсем мало охраны. У Даш-Арасы´ — кибитка, недалеко от моста — еще одна... К той и другой провода подведены. Дежурят в кибитках германские инженеры Загар-Раш, по-нашему Черная Чума — ходят в черных очках, носят рейку с белыми и красными полосами, смотрят в трубку со стеклышком: пусть все думают, что землемеры живут. Теперь мы знаем, какие это землемеры: шкуру леопарда издалека видно.

— Ладно, Клычхан, — сказал Яков. — Большое спасибо тебе за то, что нам сообщил, хотя удивительно мне, как ты сумел от охраны уйти. Наверное, ты очень счастливый человек...

Кайманов вызвал дежурного Белоусова.

— Доложите капитану Ястребилову, что мы его ждем, — сказал он, — да пошлите кого-нибудь к старухе Сюргуль. Пусть уймет своего козла.

По установившейся привычке искать во всем скрытый смысл Яков раздумывал, что означает этот козлиный концерт. Кайманов нарочно назвал имя Сюргуль и незаметно проследил, как поведет себя закордонный гость. Клычхан не обратил внимания на его слова.

«Кто он? Друг или враг? Человек, способный оказать услугу, или провокатор? А если о его переходе была извещена Сюргуль, кто передал ей весть? Где искать связи?»

Интуиция подсказывала Якову, что здесь что-то нечисто. Но интуиция не доказательство, особенно если имеешь дело с умным и опытным врагом. Враг ли он?

Открылась дверь, в комнату вошел капитан — пограничник в идеально сшитом кителе с алеющими в петлицах рубиновыми шпалами. От белоснежного подворотничка до зеркально начищенных сапог — все на нем сияло, как только что снятое с витрины универмага.

— Товарищ капитан, — приветствуя его, доложил Кайманов, — разговор начали без вас, так уж получилось. Остапчук, покажите протокол...

— Хорошо, продолжайте. Сулейманов, будете мне переводить.

Ястребилов сел за стол, приготовился слушать, а Кайманов ощутил некоторую неловкость: сам он свободно владел курдским, туркменским, фарси, азербайджанским языками, мог бы не хуже Сулейманова переводить Ястребилову, но тот и в присутствии Якова каждый раз брал с собой переводчика.

«Что ж, может быть, комендант и прав, — подумал Яков, — с Сулеймановым мне не надо отвлекаться от самого допроса».

— Продолжай, Клычхан, — по-курдски сказал Кайманов. — Постарайся рассказать подробнее о том, что происходило у вас перед войной, что происходит сейчас. Кто ты, откуда, кем был до того, как пошел работать на Даш-Арасы´. Уверен ли в том, что германские агенты действительно убили твоего брата Казанфара? Постарайся говорить подробнее.

— Якши, арбаб, я постараюсь.

— Не называй меня хозяином. У нас хозяев и слуг нет.

— Якши, Кара-Куш...

Клычхан на секунду задумался, выбирая, с чего начать. Ястребилов и Кайманов приготовились слушать. Якова насторожило то, что на ладонях у Клычхана после месяца каменных работ не было мозолей. Уж кто-кто, а он-то знал, что значит долбить горы...

— Было нас четыре брата, — сказал Клычхан. — Имели землю. Жили хорошо. Я и Казанфар, да будет его путь усеян розами в благоуханных садах аллаха, стали торговать. Люди уважали. Но двенадцать лет назад всемилостивейший наш правитель, да сгорел бы он сам и сгорел бы его отец, сказал: «Германский кайзер — мой лучший друг». Этот черный день до дна иссушил светлый арык нашей жизни. Торговля сначала сжалась, как сжимаются листья под ветром пустыни, а потом иссякла совсем, как иссякает родник в летний зной. На всех нас посыпались несчастья, ибо, как сказал мудрец, в сломанную дверь все камни летят...

Кайманов и Ястребилов молча слушали. Сулейманов негромко переводил, Остапчук записывал. Клычхан, глядя прямо перед собой, продолжал:

— Перед войной у шаха не стало валюты: алчный всегда в нужде. Заключил он с Гитлером договор товары на товары менять. Германские Загар-Раш, да не наполнятся родники моих глаз видом этих гиен, всех нас за горло взяли. Нефть и хлопок, рис и джегуру, урюк и миндаль, сабзу и бидану[5] стали вагонами и кораблями к себе отправлять. Нам старые свои товары по двойной цене сбывать.