Кара Дон Жуана

— Я повторяю, ты — не он. И слава богу! Карэн не хотел, чтобы ты стал его копией. Думаешь, почему он не подпускал тебя к криминальному бизнесу? Почему настоял на твоей учебе в институте, запрещал якшаться со всякой шпаной? Он не хотел, чтобы ты пошел по его стопам… — Хан опустился на диван рядом с Андреем, обнял его за плечи. — Я знал Карэна еще молодым парнем. Ему только исполнилось восемнадцать, когда он попал в тюрьму, где сидел и я… Он был очень милым, чистым мальчиком, угодившим за решетку по глупости — вступился за девушку (проститутку, как оказалось потом), которую избивал пьяный мужик (ее сутенер). Завязалась драка. Сутенер вытащил нож, Карэн попытался его выбить, да неудачно — острие попало нападающему в бок. Девка тут же заверещала, на ее ор приехала милиция, всех забрали, а виноватым сделали твоего отца. И раненый, и его девка утверждали, что парень напал на них и, угрожая ножом, вымогал деньги… — Хан сжал плечо Андрея своими тонкими узловатыми пальцами. — Четыре года дали сердобольному мальчику Карэну. Потом еще пять добавили…

— За что?

— Отец не рассказывал? — Андрей отрицательно покачал головой. — Его опустить в зоне хотели… Да он не позволил — бился до последнего. Против четверых выстоял, а пятого не смог одолеть, сил уже не было, тогда он в горло ему вцепился зубами и не отпускал, пока тот не сдох… — Хан резко наклонился к столу, схватил бутылку и сделал глоток прямо из горлышка. — Больше к нему никто приставать не смел — бояться стали, зауважали, а много позже короновали… С того убийства началась его «карьера»… Не будь его, он мог бы все вернуть — выйти через четыре года, восстановиться в институте, окончить его, зажить тихой жизнью простого обывателя. Но он зажил другой… Так получилось. Он отсидел почти десять лет и вышел уже взрослым мужчиной… Поздно было возвращаться назад. Да и от клейма «убийца-уголовник» никуда не деться — нормальную работу с ним не найти, а без работы семью (мать и сестра еле-еле перебивались) не прокормить… Ему пришлось делать выбор — или жить изгоем, или стать королем, пусть и преступного мира… Карэн выбрал последнее — он всегда был честолюбивым. Но для тебя он хотел другой доли…

Андрей жестом оборвал его:

— Ты не о том говоришь, дядя Арам. Я не собираюсь садиться в тюрьму. Не такой я дурак, чтобы попасться…

— Я говорю как раз о том, да только ты меня не понимаешь… — досадливо протянул старик. — А раз так — я замолкаю. Поступай, как считаешь нужным, но знай — тебе с этим придется жить… До конца дней ты будешь помнить глаза убитого человека. — Сказав это, он прикрыл свои, словно в его памяти всплыли глаза тех многих, кого он убил. Затем он встряхнулся, отгоняя видение, подошел к антикварному шкафчику с позолотой, открыл один из ящиков и достал из него небольшой плоский пистолет, очень похожий на игрушечный. — У тебя ведь нет оружия?

— Пока нет.

— А разрешение на ношение?

— Есть.

Хан протянул пистолет Андрею:

— Тогда возьми это. Вдруг пригодится…

Андрей принял из его рук матово поблескивающую «игрушку» и, поблагодарив старика кивком головы, сунул ее в передний карман брюк. Когда прохладная сталь коснулась его бедра (он почувствовал это через ткань), Андрей вздрогнул — это неживое прикосновение было ему неприятно, но вынимать пистолет не стал. Он вдруг понял, что тот ему очень скоро пригодится.

Лето. Адлер 200… г. Каролина

Каролина вышла из душа, вытираясь большим махровым полотенцем. Когда тело стало сухим, она смазала его косметическим молочком и, не одеваясь, легла на кровать. Можно было поспать, но Каро решила не делать этого — со сна у нее вид, прямо скажем, не очень привлекательный: нос опухает, глаза краснеют, а Андрей может заехать за ней в любое время…

Схватив с тумбочки зеркало, Каролина поднесла его к лицу. Что ж, сейчас выглядит она неплохо: брови с ресницами подкрашены в салоне, лицо покрыто ровным золотистым загаром, веснушек почти не видно, а на губах нет вечного герпеса, с которым не справлялись никакие средства, ни аптечные зовираксы, ни народные, типа серы из уха. Конечно, до красавицы ей даже без герпеса не дотянуть, но до симпатяги вполне! Вот если бы глаза были поярче — не такого бледно-голубого цвета, а рот поменьше, тогда да, тогда она могла бы собой гордиться, а так приходилось заниматься аутотренингом, чтобы ощущать себя «самой обаятельной и привлекательной». Естественно, не понадобилось бы никакого самовнушения, если бы она была любима, а так как в личной жизни ей катастрофически не везло, то в душу нет-нет да и закрадывались сомнения в своей женской притягательности…