Капут

Я отступил, закрыл окно, сел на кровать и начал потихоньку одеваться. Время от времени я был вынужден ложиться на спину, чтобы удержать подступавшую рвоту. Вдруг я, как мне показалось, услышал шум веселых голосов, смех, веселую перекличку, призывы и оживленные ответы. Сделав над собой усилие, я подошел к окну снова. На улице было много народа. Отряды солдат и жандармов, группы мужчин и женщин из простонародья, цыгане, с длинными вьющимися волосами, спорили между собой, весело перекликаясь, и занимались тем, что раздевали и грабили трупы, приподнимая их, опрокидывая, переворачивая с боку на бок, чтобы снять с них одежду — пиджаки, брюки, кальсоны; упираясь ногой в животы мертвых, стаскивали с них сапоги; один бежал бегом, чтобы захватить свою долю добычи, другой удалялся с отягощенными ею руками. Это было движение взад и вперед, бодрое; веселая работа, одновременно ярмарка и праздник. Голые мертвецы лежали распростертые и брошенные в ужасающих положениях.

Я спустился с лестницы, перепрыгивая через четыре ступеньки, бегом пересек кладбище, перескакивая через могилы, чтобы не наступать на разбросанные там и здесь трупы, и у самого кладбищенского входа столкнулся с группой жандармов, занятых раздеванием нескольких покойников. Я бросился на них, рыча, отталкивая их и награждая ударами: «Грязные свиньи, — кричал я, — убирайтесь вон, мерзкие сволочи!» Один из них посмотрел на меня с глубоким удивлением, потом, приподняв из кучи собранной одежды несколько комплектов и две или три пары обуви, протянул все это мне, говоря: «Не сердитесь, домнуле капитан, здесь хватит на всех!»

Но вот, вырываясь с площади Унирии и вливаясь на страду Лапушнеану, с радостным перезвоном колокольчиков, показалось ландо княгини Стурдза. На козлах, в своем зеленом плаще, торжественно восседал евнух Григорий, вращая свой кнут над крупами двух прекрасных молдавских коней белой масти, которые бежали рысью, высоко закинув головы с развевающимися длинными гривами. Сидя на высоких и обширных подушках, чопорная и непреклонная княгиня смотрела поверх всего, держа в правой руке свой зонтик из красного шелка, отороченного гипюром.

Горделивый и отсутствующий, князь Стурдза сидел с ней рядом, одетый весь в белое, с лицом, защищенным серой фетровой шляпой, и сжимал в левой руке маленькую книгу, переплетенную в красную кожу.

— Здравствуйте, доамна княгиня, — говорили грабители мертвых, прерывая свою радостную работу для глубокого поклона.

Княгиня Стурдза, вся одетая в синее, в широкой шляпе из итальянской соломки, сдвинутой на ухо, поворачивала голову направо и налево, сухо кивая головой, а князь приподнимал свою фетровую шляпу, делая приветственный знак рукой и, улыбаясь, слегка кивал головой. «Здравствуйте, доамна Княгиня!» С веселым перезвоном колокольчиков экипаж проехал между кучами голых мертвецов и двумя рядами людей, которые почтительно склонялись, сжимая в руках свою жестокую добычу. Он проехал крупной рысью, уносимый своими прекрасными белыми лошадьми, которых кнут евнуха Григория, раздувшегося на козлах от сознания своего высокого назначения, возбуждал легким колебанием своей длинной алой спирали, извивавшейся в воздухе.

VII. КРИКЕТ В ПОЛЬШЕ

— Сколько евреев погибло в Яссах в ту ночь? — с иронией спросил меня Франк, вытягивая ноги в направлении камина и кротко посмеиваясь.

Остальные тоже тихо смеялись, сочувственно поглядывая на меня. Огонь потрескивал в камине. Холодный снег стучал своими белыми пальцами в переплеты окон. Время от времени налетали порывы сильного ветра, ледяного северного ветра; они завывали среди развалин, соседствующих с отелем «Англетер», и закручивали поземку на огромной Саксонской площади. Я встал и подошел к окну; сквозь замерзшие стекла я смотрел на площадь, озаренную луной. Легкие тени солдат проходили по тротуару возле Европейского отеля. Там, где двадцатью годами ранее возвышался собор, ортодоксальный храм Варшавы, разрушенный поляками из послушания смутному пророчеству одного монаха, снег закрыл всё своим незапятнанным покровом. Я обернулся, чтобы взглянуть на Франка, и принялся (я тоже) кротко смеяться.

— В официальном коммюнике вице-президента Румынского Совета Михая Антонеску, — ответил я, — указано пятьсот мертвых, но количество, официально подтвержденное полковником Лупу, составляло семь тысяч истребленных евреев.

— Это почтенная цифра, — сказал Франк, — но манеру нельзя назвать порядочной. Так не действуют.

— Нет, — согласился губернатор Варшавы Фишер, неодобрительно качая головой, — так не поступают.

— Это метод нецивилизованных, — сказал губернатор Кракова Вехтер, один из убийц Дольфуса, с интонацией, выражающей отвращение.

— Румынский народ — нецивилизованный народ, — заявил Франк презрительно.

— Йа, ес хат кейне культур[303], — произнес Фишер, поднимая голову.

— Хотя я и не обладаю сердцем столь чувствительным, как вы, я, тем не менее, понимаю и разделяю ваше отвращение к избиению в Яссах, — сказал Франк. Как человек, как немец и как губернатор Варшавы, я осуждаю погромы.