Капут

– Вы читали «Контрапункт» Олдоса Хаксли? Так вот, смерть ребенка, маленького Филиппа, в последней главе – это и есть христианская история. Олдос Хаскли мог избежать ненужной жестокости, если бы не заставил ребенка умереть. Однажды Хаксли пригласили в Букингемский дворец. Королева Мария и король Георг V желали познакомиться с ним. То было время большого успеха книги. Королевская чета приняла Хаксли с искренней сердечностью. Они говорили с ним о его книгах, интересовались его поездками, планами на будущее, расспрашивали о духе современной английской литературы. После беседы, когда Хаксли уже откланялся и стоял на пороге, его величество Георг V любезно позвал его обратно. Король выглядел смущенным, хотел что-то сказать и не решался. Наконец король сказал Хаксли неуверенным голосом: «Господин Хаксли, королева и я должны сделать вам упрек. Совершенно ни к чему было заставлять умирать ребенка».

– Oh, what a lovely story![243] – воскликнула Луиза.

– Христианская история, Луиза.

– Расскажите про стеклянный глаз, – сказала Луиза, покраснев.

Осенью 1941-го я находился на Украине под Полтавой. В этом районе было очень много партизан. Казалось, вернулись мятежные казацкие времена Хмельницкого, Пугачева и Стеньки Разина. Отряды партизан укрывались в лесах и болотах вдоль Днепра, ружейные залпы и автоматные очереди неожиданно раздавались из развалин домов, из балок и зарослей. Потом возвращалась тишина, плоская и глухая, монотонная тишина бесконечной русской равнины.

Однажды артиллерийская колонна во главе с немецким офицером проезжала село. В селе не было ни души, дома выглядели давно заброшенными. В колхозных конюшнях сотня лошадей лежала на земле, все еще привязанная уздечками к пустым кормушкам: лошади пали от голода. Деревня имела пугающий вид русских деревень, на которые обрушилась вся тяжесть немецких репрессий. С каким-то унынием, с чувством дискомфорта, почти со страхом смотрел офицер на пустые дома, солому на крылечках, на распахнутые окна и пустые немые комнаты. Поверх забора высовывали свои круглые черные и неподвижные глаза подсолнухи, обрамленные длинными желтыми ресницами, они пристально следили за прохождением колонны. Офицер скакал, пригнувшись к лошадиной гриве и держась за луку седла. Ему еще не было сорока, а волосы уже поседели. Он изредка посматривал на туманное небо, потом выпрямлялся в стременах и оборачивался к колонне. Солдаты шагали за упряжками, лошади били копытами в дорожную грязь, плети свистели во влажном воздухе, возничие кричали «Ja! Ja!», подгоняя лошадей. Стоял тусклый день, и в сером осеннем воздухе село имело призрачный вид. Поднялся ветер, повешенные евреи закачались на ветках деревьев. Долгий шепот пробежал от хаты к хате, как звук бегущих по нищим комнатам детских босых ног, долгое шуршание, как если бы полчища крыс шныряли в покинутых домах.

Колонна остановилась в селе, и солдаты уже разошлись по улочкам и огородам в поисках воды для лошадей, когда офицер вдруг пустил лошадь рысью и, странно побледнев, закричал: «Weg, weg, Leute!»[244] Пролетая, он поднимал стеком уже рассевшихся на пороге солдат и кричал: «Weg, weg, Leute!»

Тогда среди солдат пробежало слово «Flecktiphus»[245], это страшное слово пробежало по колонне до самого арьергарда, остановившегося уже за селом. Все заняли свои места, и колонна тронулась в путь. «Ja! Ja!» – засвистели в сером воздухе плети; проходящие артиллеристы бросали ошеломленные взгляды в дома, где костлявые синие мертвецы с выпученными глазами лежали на соломенных подстилках, как призраки. Офицер остановил лошадь посреди сельской площади рядом с лежащей в грязи опрокинутой статуей Сталина и остался стоять, пропуская колонну. Он изредка подносил руку ко лбу и усталым движением очень медленно и осторожно потирал левый глаз.

До заката было еще далеко, но первые вечерние тени уже сгустили кроны деревьев. Лошадь офицера нетерпеливо била копытом в грязь, намереваясь сорваться рысью вслед за выходящей из села колонной. Офицер направил лошадь за последним лафетом, замкнул хвост колонны и, оказавшись у последних домов, привстал в стременах и обернулся назад. Улица и площадь пусты, в жалких домах никого. И все же шепот и шорох, которые ветер своим шершавым языком вылизывал из глинобитных стен, шепот и шорох босых детей и голодных крыс сопровождал колонну. Офицер поднес руку ко лбу и усталым, грустным жестом прижал ее к глазу. Вдруг раздался залп, просвистевший у уха.

– Halt! – крикнул офицер.

Колонна остановилась, пулемет хвостовой батареи стал стрелять по сельским хатам. За первым залпом последовали другие, огонь партизан становился сильнее, ожесточеннее и злее. Два артиллериста упали. Тогда офицер пришпорил лошадь и галопом объехал колонну, отдавая приказ. Солдаты бросились окружать село, стреляя на ходу.

– На куски! – кричал офицер. – Разрушить все!