Капуччино

Ему говорили: кончай с этим, не губи жизнь, есть прекрасное место в «Трейд Деволопмент Бэнк», ты знаешь семь языков, ты бы мог стать замечательным секретарем-машинисткой или управляющим рестораном у брата — он тебя обучит в три месяца, ты способный, ты как-никак из нашей семьи… Но Бем слушал — и продолжал пить, писать, любить. И обожал Медведя. Еще тогда, когда Виль жил в Ленинграде, Бем ставил его сразу после Толстого и Чехова. Для него в русской литературе писатели располагались следующим образом: Толстой, Чехов и сразу же за ними — Медведь, Виль Васильевич. Это когда он был трезвым. После пятой рюмки происходили некоторые перемещения: Чехов слегка отодвигался и уступал место Медведю. Иногда Бем выпивал семь рюмок. Не закусывая. Список сотрясало — Виль перебирался на первое место, Толстой оказывался на втором, а на третье почему-то выплывал Шекспир.

И как-то так получалось, что Медведь — не только первый писатель земли русской, но и всего мира. По Бему…

Гюнтеру удалось пожать руку Виля только на пятый день. За это время Виль уже проел доллары, фотоаппарат с самоваром и партитуру «Пиковой дамы» Чайковского. Оставалась вышитая скатерть. Бем видел, как торговались с великим писателем, который просил пятерку, объяснял, что скатерть — ручной работы, а люди в костюмах «от Кардена», пахнущие «Ланвеном» давали не больше трех. И Виль уже махнул рукой и один пахнущий полез было в карман, но Бем спокойно отодвинул его и протянул Вилю сотню.

— Я хотел пятерку, — сказал Виль, — но могу отдать и за…

— Даю сотню, — сказал Бем. — Держи — и гони скатерть! Я, старый гуляка и повеса, все скатерти свои залил вином, и жрать мне не на чем последние полсотни лет…

Виль удивленно взглянул на Бема, отбросил голову и продолжил:

— …И поэтому я ем на залитом чернилами дубовом столе страуса в собственном яйце, запивая его бургундским, присланным старым моим другом Филиппом Ротшильдом…

— Не надо Бема, — остановил его Бем, — будем читать Медведя, великого продавца скатертей на берегах лингвистической реки.

И он торжественно, с выражением, прочитал главу из «Кретинов». Виль скинул пиджак и начал залихватски читать монолог из драмы Бема «Визит юного хама».

Бем перебил его афоризмом из последнего романа Виля. Медведь запел — Бем писал также и песни. Тогда Бем натянул на себя скатерть, повернулся к Востоку и, воздев руки к небу, начал читать монолог старого еврея, мечтающего умереть на Земле Обетованной — из непоставленной трагедии Виля «Абрам»…

Раздались аплодисменты, они вдруг очнулись и увидели, что окружены огромной толпой, а у их ног валяются монеты и даже бумажные купюры.

Виль покраснел.

— Товарищи, — обратился он к толпе, — заберите, пожалуйста, деньги. Каждый свои.

— Ни в коем случае! — запретил Бем. — Это единственный случай, когда в нашем городе оплачивают труд писателя.

Он аккуратно собрал гонорар.

— Пошли пить!..

Они отправились в тот самый ресторан. На страуса не хватало, только на его яйцо, и Бем вызвал брата.

— Запиши на мой счет и принеси страуса.

— Уже некуда записывать, — сказал брат.

— Хорошо, ты не веришь мне — вот великий русский писатель. Открой ему счет и запиши на него. Пиши — Виль Медведь, великий писатель, два страуса, два яйца, две порции водки и две сигары от Давидова…

Брат принес только водку.

— Только из уважения к Горбачеву, — бросил он.

— Вот такие здесь братья, — сказал Бем, — куда ты переехал?

— Как там у вас движется перестройка? — поинтересовался брат, который почему-то никуда не уходил.

Виль открыл рот, и Бем почувствовал, — ни страуса, ни яйца им не видать!

— Ты хочешь страуса? — произнес он.

И Виль все понял. Они были родственными душами. Он сказал, что перестройка — это что-то особенное, удивительное, ни на что не похожее…

Появился страус, потом второй. Поплыл олень, тетерева, «Вдова Клико»…

— Перехвалил, — сказал Бем, — больше некуда. — Он похлопал себя по животу.

— А, в общем-то, вся эта гласность — херня, — задумчиво произнес Виль, — плохая комедия.

Со стола мигом уплыли остатки страуса, улетели тетерева, растаял в дыму «Давидов».

— Слава Богу. А то я ничего оставлять не могу. В тебе сколько килограмм?

— Восемьдесят два, — сказал Виль, — перед отъездом взвешивался.

— А во мне сто четыре. До обеда было… — он вздохнул. — Ну, ты видел, какие тут живут мудаки? Куда ты приехал? Они верят в две вещи — в деньги и в перестройку. Кретины считают, что если там не будет перестройки — тут не будет денег. Отнимут!.. Пойдем, я тут недалеко… Они потащились к Бему.

— У тебя денег нет. У меня тоже. Но у меня есть дом. И собака. Будешь жить у меня.

Бем жил с собакой, огромной немецкой овчаркой по кличке «Литературовед».