Капуччино

Ректор неделями не покидал купол — он слал в Москву приветственные телеграммы, здравицы и рекомендации.

— А не пора ли реабилитировать Бухарина? — критически спрашивал он.

И назавтра читал в газете, что Бухарин реабилитирован.

— А что, если вывести войска из Афганистана? — предлагал он.

И через пару дней видел по телевидению, как уходили полки из Кабула.

— А не совместить ли пост Генсека с президентом? — озорно спрашивал он.

И тут же совмещали.

Ректор почувствовал себя пророком, провидцем и отцом перестройки.

Его страсть к гласности была настолько сильна, что на голове выступило красное пятно, очертаниями один к одному напоминавшее пятно, мелькавшее в Кремле.

Его духовное влияние на российские дела было столь велико, что многие действия стали предприниматься там задолго до ректорских рекомендаций.

Так, например, он только собирался начертать: «А не предоставить ли Эстонии…» — слышит по радио — уже предоставили!

Только подумал: «А не восстановить ли славное имя…» — и видит — восстановили!

«Они читают мои мысли, — думал ректор, — телепатия с метафизикой!»

Он хотел было забросить письменные послания и передавать мысли на расстояние, чтобы сэкономить на почтовых расходах и выиграть во времени, как вдруг там начали вытворять такое, о чем он даже не мог подумать, и никакой телепатией, естественно, не передавал — например, ни с того, ни с сего встретились с Рейганом, которого он презирал. Ректор был очень недоволен и возобновил корреспонденцию. Но уже в отрицательном ключе:

«Не советую встречаться с сионистом Шамиром!», «Ни в коем случае не легализуйте проституцию», «Не торопитесь с реабилитацией иудушки Троцкого».

И опять все вернулось на круги своя — не встречались, не легализовали, не торопились…

Более того — ректор запомнит этот день на всю жизнь — из Москвы пришла телеграмма. Правительственная. Персонально! Всего три слова. По-русски!..

* * *

В то первое лето Бем развернул невероятно бурную деятельность и открыл Вилю школу, которую почему-то называл «Академией» — «Академия русского языка и литературы имени Льва Толстого». Не надо забывать, что Толстой был на первом месте, когда Бем был трезв. Президентом Академии стал Виль, он же был назначен профессором всех трех дисциплин, которые должны были там преподаваться. Короче, Академия пока состояла из одного человека и размещалась в бывшей спальне Бема, который ее освободил, переехав спать в гостиную. Бем вложил в Академию все свои деньги — он закупил парты, установил магнитофоны, на стенах развесил огромные портреты великих русских писателей, в том числе Медведя, который дико сопротивлялся и каждый раз срывал свое изображение, но Бем ночью, когда Виль похрапывал, пробирался на цыпочках в Академию и вновь водружал его. Он заказал Вилю визитку, где было скромно выведено всего два слова: «Президент Академии» — на всех пяти языках города. Он купил ему новый твидовый костюм, бабочку и поменял его ленинградские очки на западные. Президент теперь взирал на мир через дымку. Мир представлялся ему таинственным и загадочным, полным ожидания и обещаний — ведь Виль впервые в жизни стал президентом.

По вечерам они с Бемом занимались высшей математикой — они умножали дни на часы, все вместе на почасовую оплату, результат по-чему-то возводили в квадрат и умножали на число студентов. Суммы получались ошеломляющими. Только один курс — «Русский язык для дебютантов» — обеспечивал написание романа «Расставаясь с ними», а лекции по Булгакову и Осипу Мандельштаму гарантировали не только спокойную работу над будущими шедеврами, но и поездки на Гаити, в Сингапур и дебри Бенгалии…

— Более того, — добавлял Бем, — ты сможешь ездить на лекции в «Мерседесе». Пусть студенты видят, на чем приезжает профессор.

— Куда на «Мерседесе», — спросил Виль, — и откуда? Из туалета в спальню?

— Мелко мыслишь, профессор, — говорил Бем. — Ты думаешь, что Академия будет все время в спальне? Нет, герр профессор… мы будем расширяться. Присоеденим кабинет, гостиную, а потом… Потом переедем в здание старой мэрии на площади Павлина…

Но на мэрию при всех расчетах денег не хватало.

— Ерунда, — Бем не отчаивался, — всегда можно найти выход — увеличим количество студентов и немного поднимем плату. Хочешь иметь такого профессора — будь любезен, плати!..

Бем быстро производил новые вычисления — и мэрия была у них в кармане…

Так, сидя за столом, гуляя при свете луны, глуша пиво за стойкой бара, они занимались вычислениями, пока вдруг не заметили, что для открытия Академии не хватает самого пустяка, одной из составляющих формулы. То есть часы были, количество денег в час — тоже — не хватает только студентов.

— Это ерунда, — опять сказал Бем, — как только они услышат имя Виль Медведь — они бросятся в его спальню со всего мира, и между нами, даже из России. Опустеют Москва и Ленинград — и все будут в нашей спальне…

В тот же день Бем взял ссуду в банке и заказал тысячу плакатов. Текст был краток: на фоне огромной бороды Толстого, занимавшей весь плакат, было выведено — «Изучайте великий язык Толстого, Чехова и Медведя. Занятия ведет Виль Медведь».