капля крови

 — Конечно, вечер для этого — время неподходящее. В такое путешествие нужно после полуночи отправляться. Подождем. Перед светом патрулей-часовых ко сну клонит и чуткости у них убавляется…

 Тем временем Тимоша, захлебываясь от восторга, самозабвенно рассказывал Черемных и лейтенанту о том, как он в сквере удачно засек орудия какого-то невиданного доселе калибра; не случайно их фашисты так тщательно замаскировали! Как знать, может быть, это и есть секретное оружие фау-три, о котором фрицы прожужжали все уши?

 Затем последовал рассказ Тимоши о том, как он едва не ввалился к фашистам в штаб, а скорей всего то был штаб армии или всей восточнопрусской группировки немцев — уж больно толстые пучки проводов туда тянутся.

 Пестряков слушал эти разглагольствования без всякого раздражения, с доброй снисходительностью.

 «Вот ведь все-таки удивительный парень! Пустомеля — да деловой, хвастун — да бесстрашный, трепач — да надежный в деле!»

 Пестряков с готовностью отправился бы через линию фронта, взяв себе в напарники Тимошу.

 Однако оставить Черемных на попечение лейтенанта рискованно. Хлопотать в подвале за разведчика, часового, санитара и кормильца-поильца труднее трудного, и Пестряков понял, что его место здесь, в подвале, где лежит Черемных и где спрятано знамя.

 А в случае чего, если наши отойдут еще дальше и вернутся домовладельцы или если наши опоздают прийти на выручку, он разделит участь Черемных. И это будет справедливо хотя бы потому, что лейтенанту и Тимоше, вместе взятым, столько же лет, сколько ему одному, и каждый из них годится ему в сыновья.

 Пестряков долго сидел у плошки, сосредоточенно изучая расстеленную на столе карту, и наконец сказал:

 — Я так полагаю, товарищ лейтенант, что время скликать добровольцев. Через линию фронта. К нашим добраться.

 Лейтенант, а следом за ним Тимоша поспешно выразили готовность идти.

 — Вдвоем и двинетесь, — решил Пестряков, — А мы тут с Черемных оборону держать будем. Как ночь соберется, так и тронетесь. Сегодня луна еще не подоспеет. Сплошной линии фронта не наблюдается. Попробуйте просочиться южнее вот этого леска. Между населенными пунктами.

 И Пестряков ткнул длинным обкуренным пальцем в карту:

 — Командует лейтенант Голованов Олег. — Значительность момента была подчеркнута и тем, что Пестряков впервые назвал лейтенанта по фамилии и по имени. — Кныш у вас под началом.

 — Есть, быть под началом! — весело отозвался Тимоша.

 То, что лейтенанту предстояло быть старшим, наполнило его тревожной ответственностью.

 Он начертил план восточной окраины городка, пометил, где стоит зенитная батарея, где прячутся в засаде пушки. Не был забыт перекресток Гитлерштрассе, Людендорфгассе и горбатый мост через канал.

 Пестряков хотел было сказать лейтенанту, чтобы копию этого плана он срисовал и дал Тимоше, но потом передумал. Пожалуй, в штабе не примут на веру Тимошкины сведения, если тот доберется один. Начнут проверять незнакомца, а из штрафного батальона сообщат, что Кныш давно отбился от своих и шлялся где-то в тылу у Гитлера. Пока проверят-удостоверят штрафную личность, и разведданные устареют.

 С другой стороны, если случится беда с Тимошей — лейтенанту одному трудно будет пройти линию фронта.

 Вот почему Пестряков, хотя и по совершенно различным соображениям, строго-настрого предупредил обоих:

 — В случае беды с товарищем — в одиночку не идти. Возвращаться в подвал.

 Тимоша понял, что его задача — только сопровождать и прикрывать лейтенанта. Тимоша знал, что сам-то Пестряков доверяет ему, и, выслушав напутствие, не обиделся, а только огорченно заморгал.

 — Наш адрес? — спросил Пестряков.

 — Церковная, двадцать один, — поспешно отрапортовал Тимоша.

 — Кирхенштрассе, — поправил его лейтенант.

 — В случае чего — знамя в мороженице… А теперь проверим оружие. Горячее и холодное.

 — Вот мое холодное оружие. — Тимоша вытащил из-за голенища ложку, вытер ее грязной полой шинели и засунул обратно. — Давно без работы…

 Пестряков достал пузырек с оружейным маслом.

 Он вспомнил, как когда-то, в октябре сорок первого года, брел по лесам от Днепра к Вязьме, выбирался из окружения. Было их одиннадцать рабов божьих, и на всю братию — вот этот самый пузырек. По пять капель на брата отсчитывали, следили, чтобы никому лишняя капля не перепала, потому что в оружии тогда, совсем как теперь вот, вся жизнь хранилась.

 Принялись смазывать и чистить оружие. Дело у Тимоши и лейтенанта шло не споро, им не хватало тщедушного света плошки.

 — А вот скажи, Тимошка, поскольку ты личность пехотная, где у винтовки номер выбит?

 — Кто ее знает! Я больше хлопотал с автоматом…

 Брови Пестрякова затопорщились, и он сказал строго:

 — Номер у нашей русской винтовки выбит, если хочешь знать, на стволе, на крышке магазинной коробки, на затворе, на затыльнике и на штыке…

 Пестряков скользнул взглядом по пустым ножнам, которые болтались на поясе у Тимоши:

 — А где твой штык-кинжал?

 — Фриц попался чересчур худой. Вежливо так поговорил с ним. Вот кинжал и застрял у него между ребер.