Капля чужой вины

В заводоуправлении Обедин открыл отмычкой Ленинскую комнату на третьем этаже, мы встали у окон. Крылов на автомобиле остался за углом административного здания.

Около полудня приехала кассирша, отпустила такси, вошла в здание. Я и Обедин надели чулки на голову и побежали вниз. На лестнице второго этажа я выхватил у нее сумку и бросился вниз. Обедин что-то прокричал ей, размахивая револьвером, и побежал следом. На крыльце заводоуправления курил молодой мужчина. Я, как был, с чулком на голове, пробежал мимо него, за угол здания. Мужик узнал сумку кассира, заорал на нас и сдернул с головы Обедина чулок. Обедин не растерялся и выстрелил в него. Пока тот рассматривал полученное ранение, мы уже были в автомобиле.

Крылов вывез нас в город, заехал во дворы, где мы оставили автомобиль и разошлись в разные стороны. Еще перед нападением мы договорились, что до вечера все деньги останутся у меня. Покружив по городу, я приехал на съемную квартиру, в которой жил вместе с Крыловым. Обедин жил в пригороде у знакомой женщины.

Вечером, часов в семь, мы сели за стол, распили бутылку водки, но спиртное не брало: перенесенные переживания не давали захмелеть. Посидев за столом, мы решили, что мероприятие прошло успешно, несмотря на инцидент с Обединым. Перед тем как раскрыть вторую бутылку водки, я высыпал на стол все деньги из сумки кассира. Не успели мы пересчитать добычу, как раздался стук в дверь. Мы оцепенели, подумали, что милиция. Крылов посмотрел в окно – на улице было все спокойно. Наша квартира располагалась на первом этаже, так что шанс сбежать был.

Дверь пошел открывать Обедин, а я и Крылов остались на кухне, прикрыли дверь, вооружились ножами и стали ждать, чем дело кончится. Обедин перед тем, как открыть, раза три спросил: «Кто там? Чего надо?» Потом впустил гостя и удивленно воскликнул: «Так ты не из ЖКО! Пошла вон отсюда, жалкая попрошайка. Ничего у нас нет: ни денег, ни еды, ни вещей!» Гость что-то тихо сказал ему и вошел на кухню.

К нашему удивлению, незваный гость оказался пожилой некрасивой женщиной, неброско одетой, с холщовой сумкой в руках. Она презрительно осмотрела нас и с усмешкой сказала: «Дело обмываете? Налейте и мне рюмочку, выпью за ваш фарт». Я посмотрел на Обедина – тот стоял за спиной старухи. Он был бледен, словно только что выслушал смертельный диагноз.

Я много раз корил себя, что дверь пошел открывать не я или Крылов. Не знаю, какой бы разговор у нас состоялся с этой женщиной, но то, что было между ней и Обединым, – хуже не придумаешь! Оказывается, эта женщина в начале 1970-х состояла в банде известного преступного авторитета Буркова в Омске. Обедин в это время жил там, занимался совершением квартирных краж. Как видно, Часовщикова знала про Обедина что-то такое, от чего у него поджилки затряслись. Словом, Обедин оскорбил ее, а она ответил что-то в духе «Кто бы говорил!» и напомнила ему о поступках, о которых Обедин мечтал забыть.

С этого момента Обедин люто возненавидел Часовщикову и убил бы ее, но она все предусмотрела и высчитала. Пока мы были в замешательстве, Часовщикова повергла нас еще в большее изумление. Она говорила на каком-то старинном воровском жаргоне, в котором было много устаревших слов. Представьте, что вам в критический момент где-нибудь за границей встретится соотечественник, который на полном серьезе поприветствует вас: «Ой ты, гой еси, добрый молодец!»

Мы опешили. Перед нами стоял призрак послевоенных банд, когда при налете на квартиру вначале стреляли в потерпевших и только потом собирали вещи.

Часовщикова сказала примерно следующее: «Сейчас вы отсчитаете мне четверть от всех денег, что хапнули на заводе. За ножи и револьверы хвататься не надо. Убить меня нетрудно, отмыться потом не получится. Если я через час не приеду в условленное место с деньгами, через два часа за вами будет охотиться вся милиция Новосибирска».

Крылов первым пришел в себя и спрашивает: «Разве по воровским понятиям так можно поступать?» Она злорадно засмеялась и говорит: «Я уже на пенсии, от воровской жизни отошла и понятия соблюдать не обязана. Это вы должны жить по воровским законам, а я – нет. Вы еще в деле, а я уже на обочине жизни, и никто мне помочь не хочет. На подачки из общака я не рассчитываю, так что на пособие по старости мне скинетесь вы. И учтите: наш уголовный кодекс очень строг! Вы хапнули двенадцать тысяч, а это особо крупный размер, за это преступление снисхождения не будет! За разбой с применением оружия тебя, – она показала на Обедина, – к стенке поставят. Тебя, – она ткнула пальцем в меня, – посадят лет на пятнадцать, а к тебе, водила, проявят снисхождение и дадут две пятилетки с довеском».