Капля чужой вины

В среду после обеда автобус встал напротив заводской проходной. В шесть вечера первые работники пошли домой. На выходе с предприятия милиционеры ППС приказали им зайти в автобус, где мои коллеги из уголовного розыска провели личный досмотр. Из десяти работников у шестерых обнаружили ворованную продукцию. Инспекторы БХСС тут же, в автобусе, составили административные протоколы о мелком хищении. После небольшого замешательства с завода попытались выйти несколько женщин. Всех их обыскали, похищенную продукцию изъяли.

На хлебокомбинате работал шестидесятилетний жестянщик по прозвищу Шаляпин. Дважды в неделю, к концу рабочего дня, он напивался до скотского состояния, выходил из мастерской, пел арию из какой-нибудь оперы, садился на велосипед и ехал домой. У подъезда его поджидали сыновья, снимали с транспортного средства и укладывали спать. Самостоятельно слезть с велосипеда Шаляпин не мог, и если останавливался, то падал и ползал на четвереньках по земле, пока сердобольные прохожие не помогали ему подняться и вновь сесть за руль. Вахтерши, заслышав пение Шаляпина, приоткрывали ворота, чтобы жестянщик мог беспрепятственно выехать на улицу. Что интересно, по пути домой Шаляпин проезжал несколько перекрестков и ни разу не попал в дорожно-транспортное происшествие. Его «автопилот» был настроен безупречно.

В среду Шаляпин напился, исполнил арию Мефистофеля из оперы «Фауст» и поехал домой. Вахтерша ворота открывать не стала, побоявшись милиции. Жестянщик, не ожидавший такого подвоха, затормозить не успел и на полном ходу врезался в ворота, упал и, не вставая с земли, запел хорошо поставленным голосом о дружбе короля и блохи. Его пение послужило предупреждением всему хлебозаводу: «На проходной облава! Шаляпину ворота не открыли».

Как по команде, работники, прихватившие кое-что «для дома, для семьи», повернули назад – раскладывать похищенное по местам.

Во время мероприятия я молча стоял у автобуса, курил, наблюдал за суетой на заводе. В семь часов я скомандовал «Отбой!», отпустил коллег и отправился в общежитие.

В девять вечера в дверь комнаты осторожно постучались. Я открыл. На пороге стоял незнакомый парень, как оказалось впоследствии, слесарь из пряничного цеха по фамилии Крюков. Путаясь в словах, волнуясь от важности порученного задания, он выпалил скороговоркой:

– Там, это… там, короче… там с тобой, то есть с вами, там, короче, поговорить хотят.

Не задавая лишних вопросов, я обулся и пошел вслед за сопровождающим на территорию завода. Вахтерша на проходной при моем появлении отвернулась в сторону и демонстративно стала что-то искать на столике с чайными чашками. Всем своим видом она показывала: «Ничего не видела! Отвлеклась».

Крюков привел меня в подсобное помещение рядом с входом в булочный цех. Эту подсобку слесари и грузчики использовали как комнату отдыха, закусочную и винный бар. Иногда по вечерам я наблюдал в окно, как из подсобки выползали совершенно пьяные субъекты и, поддерживая друг друга, ползли к проходной.

Подсобное помещение состояло из одной довольно просторной комнаты, имело отдельный вход. Справа в подсобке стоял диван, на котором спал, похрапывая, Шаляпин. Жена его работала в пряничном цехе. Узнав, что муж не смог выехать за ворота, она попросила мужиков приютить его до утра. Вдоль остальных стен стояли широкие лавки, над ними были вбиты гвозди для одежды. Посреди подсобки стоял сколоченный из досок стол, покрытый продравшейся во многих местах клеенкой. На столе – закуска: нарезанный свежий белый хлеб, вареные яйца, жареный арахис, сало и лук. Тонко порезанное сало бросалось в глаза – на хлебозаводе такой продукции не было. Вместо привычного вина посреди закусок красовалась бутылка водки «Столичная». Рядом с ней – четыре стопки.

«Ого! Меня принимают по высшему разряду, – догадался я. – Водку на заводе не достанешь, ее надо за свои кровные рублики покупать».

Я сел на табурет с широкой стороны стола. Напротив меня сидел Макарыч, пятидесятипятилетний бригадир грузчиков, самый авторитетный мужчина на заводе. Правую кисть его руки украшала татуировка – восходящее над морем солнце, под ним надпись «Север». Слева, с торцевой стороны стола, на табурете пристроился Антипов, пятидесятилетний грузчик из хлебопекарного цеха. Большую часть жизни Антипов провел в местах лишения свободы. Напротив Антипова сидел Прохор Петрович, добродушный худощавый мужчина лет сорока. Прохор Петрович был единственным человеком на заводе, кого слушался автомат по выпечке трубочек. Если кто-то другой пытался запустить автомат, то тот выдавал несъедобную смесь теста с повидлом. Вдоль стен на лавочках сидели еще пятеро мужчин, но их к столу не приглашали, и в разговор они не вмешивались.

– Крюк! Ты свободен, – сказал Макарыч. – У нас серьезный разговор предстоит. Пацанам тут делать нечего.

Крюков был моим ровесником, но это так, детали. Возраст не всегда определяет положение человека в обществе.

– Выпьем, Андрей Николаевич? – предложил бригадир. – Не побрезгуешь с пролетариатом за одним столом посидеть?