Капкан на волкодлака

— Это каким же?

— Наглым. Бесцеремонным. Полагающим, будто бы деньги дают им какие-то права… делают равными…

Она поправила съехавший палантин.

— Вы и подобные вам рветесь к власти, пытаетесь зацепиться на вершине, не замечая, до чего смешны…

— Лучше смеяться, чем плакать, — пробормотала Евдокия, но не была услышана.

— Ты купила себе мужа… и платье купила… и драгоценностями можешь обвеситься с головы до ног. Но правда в том, что никакие драгоценности не исправят тебя. Ты как была купчихой, так ею и осталась. Твое место — в лавке, среди унитазов. И потому, дорогая Дусенька, я даже не могу винить твоего мужа за то, что он завел себе любовницу.

Прав был Себастьян.

Нож.

Слово тоже может быть ножом, и путь не в спину, в лицо, но в самое сердце.

— Ложь, — Евдокия заставила себя выдержать взгляд Богуславы, и колдовкина зелень ее глаз в кои-то веки показалась отвратительной.

Болотной.

Богуслава хотела сказать что-то еще, но губы дрогнули.

Сложились в улыбку.

И захотелось стереть ее, вцепиться ногтями в лицо, разукрасить его царапинами, выдрать клочья рыжих волос, и катать по полу с визгом, с руганью…

…не по — княжески.

Зато действенно…

— Что ж, — Евдокия поднялась на ступеньку. — Я рада, что мы, наконец, все выяснили.

Богуслава ответила величественным кивком. Верно, слова, каковые можно было бы потратить на никчемную купчиху, у нее закончились.

И к лучшему оно.

Глава 5. Где случается разное, но явно недоброго толку

Отец Себастьяну не обрадовался. Тадеуш Вевельский на приветствие ответил взмахом руки, и, отломив столбик пепла с сигары, вяло произнес:

— Мог бы и предупредить о своем визите…

— Ну что ты, батюшка, и узнать, что ты или болен, или в отъезде? — Себастьян вдохнул горький дым. В курительной комнате ничего-то не изменилось.

Кофейного колера обои.

И старая мебель с бронзовыми вставками.

Низкий столик, карты россыпью и стопка фишек перед отцовским местом. Выиграл? Пусть не на деньги игра, но и этот малый успех весьма радовал Тадеуша Вевельского, приводя его в преблагостное расположение духа.

Правда, появление старшего отпрыска благости поубавило, но…

— Мне кажется, дорогой мой папа, — Себастьян произнес слово с ударом на последнем слоге, — что вы меня избегаете.

— Кажется, — не моргнув глазом, ответил Тадеуш.

И с радостью немалой продолжил бы избегать.

— Я рад это слышать! — воскликнул Себастьян и пнул низкое кресло, в котором устроился Велеслав. — Уступи место старшим…

Велеслав побагровел, но поднялся.

— Вы же представить себе не можете, как я мучился!

Он вытянул тощие ноги, и треклятый хвост, от самого вида которого князя Вевельского передергивало, устроил на коленях. При том, что кисточку пышную, несколько растрепанную, Себастьян поглаживал.

Извращенец.

— Как? — высунулся со своего угла Яцек. И темные глаза блеснули.

— Страшно, Яцек. Страшно! Я даже начал подозревать, что папа меня не любит!

Князь Вевельский почувствовал, что краснеет.

— Но теперь я уже склоняюсь к мысли, что ошибся…

— Ошибся, — подтвердил князь, пытаясь сообразить, что именно привело Себастьяна в отчий дом. Он надеялся, что дело вовсе не в клубных делах… и не в той певичке, которая одарила его своей благосклонностью… не даром, естественно…

Следовало признать, что чем старше он становился, тем дороже эта самая женская благосклонность обходилась… и ведь пришлось занимать…

…а все почему?

Потому что Лихо, бестолочь, контракт подписал… честный он больно.

И что с этой честностью делать?

На векселя ее не изведешь.

— Я несказанно рад, дорогой мой папа! — Себастьян сидел вальяжно, и ногой покачивал, и выглядел до отвращения довольным собой. — Раскол в семье — дело дурное… а скажи-ка, будь так ласкав, где же братец мой разлюбимый…

— Который? — Тадеуш с трудом сдерживал внезапно нахлынувшее раздражение. Он и сам не мог бы сказать, что же именно было истинной его причиной. То ли, что сын его старший не спешил подчиняться родительской воле, но глядел на отца сверху вниз, с этакой насмешечкой, а то и вовсе — презрением, то ли, что он не поспешил отречься от Ангелины, которая в своем втором замужестве посмела быть счастливой, о чем и писала пространные письма, верно, из желания позлить бывшего супруга, то ли просто сам по себе.

Чужой он.

Непонятный.

— Это который? — поинтересовался Велеслав.

Он успел выпить и оттого чувствовал себя престранно. С одной стороны старшего братца Велеслав не то, чтобы боялся — он не боялся никого и ничего, как и подобает королевскому улану — разумно опасался, с другой — Себастьянов наглый вид и, особенно, хвост его вызывали вполне естественное в Велеславовом понимании желание дать братцу в морду.

Может, конечно, хвост и не самый лучший повод для мордобития, но и не худший.

— Лихослав, — Себастьян развернулся к братцу, на круглой физии которого была написана вся палитра испытываемых им чувств.

И раздражение.

И отвращение.

И вовсе нехарактерная для Велеслава задумчивость.

— Так это… он ушел, — наконец, соизволил сказать он, и Тадеуш кивнул, подтверждая слова сына.

— И давно ушел?