Капкан на волкодлака

— Я допускаю, что он испытывает… влечение, к этой женщине…

…именно.

…Евдокия для них всех не была человеком, но лишь абстрактной «женщиной», которая едва ли не обманом в семью проникла. И теперь все ждали, когда же сей обман вскроется, и Лихо, разочаровавшись, отошлет ее…

…не разведется. Разводы не приняты…

…или не были приняты? Собственная матушка Лихослава, которая вышла замуж повторно, не подала ли дурной пример?

Впрочем, лучше уж развод, чем жизнь по обязательствам.

— Мужчины во многом примитивные существа. Они поддаются собственным низменным желаниям, порой не задумываясь о последствиях их, — в этом низком голосе звучала печаль.

И Евдокия прижала ладони к горящим щекам.

— Эта женщина миловидна, а ваш брат так долго служил на границе, то отвык от женского общества… вот и взял первую, которая показалась довольно доступной…

— Ты думаешь…

— Я почти уверена, — с ноткой пренебрежения отозвалась Богуслава, — что к алтарю она шла вовсе не невинной… ваш брат — благородный человек…

Щеки не горели — пылали.

— Он пока еще ослеплен ею, но вскоре эта ослепленность уйдет. И он поймет, сколь глубоко ошибался.

Если уже не понял.

— Если уже не понял, — Богуслава озвучила украденную мысль. — Он, конечно, станет все отрицать…

Вздох.

Громкий. Совокупный.

— К тому же Евдокия принесла в семью деньги, и он будет чувствовать себя обязанным…

— Если бы от этих денег еще польза была… представляешь, я попросила у Лихо денег… всего-то двести злотней. А он не дал! Говорит, что мы и без того много тратим.

Зачем Евдокия это слушает?

Неужели и вправду надеется услышать нечто, для себя новое.

— Но я же должна хорошо выглядеть! — Августа едва не кричала, но вовремя спохватилась: высокородные панночки следят за своей речью, которой надлежит быть тихой и плавной. — Ты же понимаешь, Славочка, каково ныне молодой бедной женщине…

Евдокия фыркнула.

Не были они бедными, несмотря на все долги князя Вевельского, на проданные картины, на исчезнувшие в ломбардах статуэтки… на фамильные драгоценности, которые пришлось-таки выкупать, хотя Евдокия с гораздо большей охотой оставила бы их в закладе. Куда ей надевать тот сапфировый гарнитур, который якобы ей принадлежит, да только от той принадлежности — слова одни.

— Тише, дорогая, — Богуслава улыбалась.

Евдокия не видела ее лица, но точно знала — улыбается, ласковой правильной улыбкой, именно такой, какая и должна быть у родовитой панны.

— Все еще наладится…

— Как?! — это хотела знать не только Августа. — Мы же пробовали…

— Вы поспешили… погодите…

— Год ведь…

— Год — это слишком мало… и в то же время много… ты права. Целый год прошел, а она еще не объявила о том, что ждет наследника…

— Она старая…

— И хорошо. Для вас, мои дорогие. Княгиня Вевельская не может быть бесплодной… если она желает оставаться княгиней.

Вот уж чего Евдокия точно не желала. Но разве ж у нее был выбор?

Был.

Отказаться.

Он ведь забрал перстень и… и не следовало принимать его.

Любовь?

Любовь — это хорошо… но не получится ли так, что ее будет не достаточно?

Нет, она не сомневается в Лихо… пока не сомневается? Или, если все-таки думает о том, что однажды он попросит развода, все-таки сомневается?

Это дом… или не дом, но люди в нем обитающие… сестры Лихослава… и отец, который до Евдокии не снисходит, и всякий раз, встречая ее, кривится, будто бы сам вид Евдокии доставляет ему невыразимые мучения.

— Поэтому и говорю я, дорогие мои, что надо немного подождать… ни один мужчина не потерпит рядом с собой бесплодную жену…

— А если вдруг?

Робкое сомнение, которое отзывается злой исковерканной радостью. Действительно, а если вдруг боги окажутся столь милостивы… если вдруг не так уж Евдокия и стара… она ведь ходила к медикусу… поздний визит, маска… пусть и говорят, что медикусы хранят свои тайны, но под маской Евдокии спокойней. И он уверил, будто бы все с нею в порядке.

И в тридцать рожают.

И в сорок… и если так, то… то до сорока она сама с ума сойдет.

— Хватит уже о ней, — Катаржина произнесла это с немалым раздражением, точно эти разговоры о Евдокии вновь обделяли ее.

В чем?

В восхищении ее рукоделием? О да, вышивала она чудесно, что гладью, что крестом, что бисером… пыталась, помнится, и волосом, как святая ее покровительница, создавшая из собственных волос гобелен чудотворный с образом Иржены — Утешительницы…

Правда, свои тяжелые косы Катаржина не захотела остригать, удовлетворилась купленными… может, оттого у нее и не вышло?

Какое чудо из заемных волос?

Евдокия стянула перчатки и прижала холодные ладони к щекам. Вотан милосердный, какие у нее мысли появились. Самой от них гадко, ведь никогда-то прежде Евдокия не радовалась чужим неудачам, а тут… будто отравили, только не тело, а душу.

Нет, хватит с нее…

Хватит…

Она уже совсем решилась уйти, когда…

Звук?

Стон… или крик… такой жалобный…

— Вы слышали?

— Это всего лишь птица, — с уверенностью заявила Богуслава.

Птица?

Евдокии случалось слышать и густой бас болотной выпи, и жалобное мяуканье сойки, и разноголосицу пересмешников, которые спешили похвастать друг перед другом чужими крадеными голосами, но вот такой…

Плач.

И снова.