Капитул Дюны

Нить вытягивалась. Она вот-вот порвется! Сопротивляться бесполезно. Безнадежность. В теле не осталось ни одной мышцы. Да они больше не нужны Мурбелле. Была только боль. Это был ад… нескончаемый ад, который будет преследовать ее и тогда, когда порвется проклятая нить жизни. Языки пламени распространяются по нити, лижут сознание.

Рука потрясла ее за плечо. Дункан… не делай этого. Каждое движение причиняло такую боль, о которой Мурбелла не могла бы представить себе в самом страшном сне. Это была боль за гранью возможного; недаром в Бене Гессерит это испытание называют Агонией.

Нить перестала натягиваться. Она потянулась назад, сжалась. Она сама превратилась в маленькую сосиску, средоточие такой боли, которая не могла существовать больше нигде и никогда. Чувство бытия притупилось, оно просвечивало, становилось прозрачным и зыбким…

— Ты видишь? — спросил чей-то голос.

Я вижу предметы.

Это не совсем зрение. Просто отчужденное восприятие других. Других сосисок. Другая Память прячется в шкуру потерянных жизней. Эти жизни протянулись друг за другом в виде поезда, длину которого она не могла определить, но ей приходится тащить этот страшный поезд за собой. Светлый туман. Иногда он рвется, и в провалах возникают видения событий. Нет… это не события сами по себе. Это память.

— Дели свидетельства, — сказала женщина-проводник. — Ты видишь, что делали наши предки. Они обесценили ругательства, которые кажутся тебе страшными. Не стоит извинять их временем, в котором они жили. Помни: на свете нет невинных агнцев!

Отвратительно! Отвратительно!

Она не могла различить ни одну из этих жизней, узнать их в лицо. Все превратилось в блики и отражения, рвущийся туман. Где-то впереди была слава, которую, как она знала, ей предстояло обрести.

Отсутствие Агонии.

Вот и все. Как все будет славно теперь!

Но где же это ощущение славы?

Чьи-то губы коснулись ее лба, рта. Дункан! Она приподнялась. Руки свободны. Пальцы погрузились в кудри таких знакомых волос. Это реальность.

Агония отступила. Только теперь она поняла, что пережила боль, для описания которой в человеческом языке не существует подходящих слов. Агония? Она притупила психику и переплавила ее самое. В Агонию вступил один человек, а вышел из нее другой.

Дункан! Она открыла глаза и увидела прямо над собой его лицо. Я все еще люблю его? Он здесь. Он — мой якорь, за который я держалась в самые худшие моменты. Но люблю ли я его? Я все еще уравновешенна?

Нет ответа.

Откуда-то со стороны раздался голос невидимой Одраде:

— Снимите с нее эту одежду. Принесите полотенца. Она плавает в поту. Принесите достойное платье.

Послышалась суета, потом снова раздался голос Одраде:

— Мурбелла, я рада сказать тебе, что ты с честью преодолела этот трудный путь.

Какое воодушевление в ее голосе. Чему она так радуется?

Где чувство ответственности? Где Грааль, который должен быть у меня в голове? Ответь мне хоть кто-нибудь!

Но женщина с пульта управления челноком куда-то ушла.

Я осталась одна. Но я помню отвратительные и ужасные вещи, от которых могли бы дрогнуть даже Досточтимые Матроны. Вдруг она увидела Грааль, но это был не предмет, а вопрос: «Как уравновесить чаши весов?»

***

Мы передаем бога нашего домашнего алтаря от поколения к поколению: это наше послание человечеству в надежде на его возмужание. Больше всего похожа на домашнюю богиню отступница Преподобная Мать Ченоэ, бюст которой с незапамятных времен занимает нишу в моем кабинете.

Дарви Одраде

С некоторого момента Айдахо начал считать свои способности ментата своеобразным убежищем. Мурбелла оставалась с ним только тогда, когда это позволяли их с Дунканом обязанности. Он занимался совершенствованием оружия, а она привыкала к своему новому статусу.

Она не лгала другу и не пыталась доказать ему, что не чувствует никакой разницы между прошлым и настоящим их положением. Однако он чувствовал, что их разъединяет какая-то сила, и узы, связывающие их, натянулись до предела, готовые вот-вот разорваться.

— Сестры научили меня не делиться сердечными тайнами. В любви Сестры усматривают большую опасность. Интимность угрожает. Глубокая чувствительность отупляет. Нельзя давать никому палку, которой тебя могут побить.

Она думала, что ее слова ободряют его, но он слышал в них продолжение внутреннего спора. Быть свободной! Разорвать тягостные путы!

Он видел, как часто мучает ее Другая Память. По ночам с уст Мурбеллы срывались загадочные слова:

— Зависимость… групповая душа… пересечение живого сознания… Говорящие Рыбы…

Она охотно рассказывала ему о значении этих слов.