Капитаны ищут путь

Было уже людно. Торговки сиплыми голосами предлагали горячие пирожки и грог. Посреди мостовой шагали рослые солдаты в красных мундирах и белых штанах. Из игорных домов, одурев от форо и баккара, разъезжались бледные картежники. Семенили заморыши трубочисты, мальчуганы лет десяти – двенадцати. Дюжие полицейские хмуро поглядывали на толпу, опираясь на длинные палки.

Но вот наконец и старинный Лондонский мост. Вниз по течению тяжелой, темной реки означались бессчетные паруса и мачты. Джон замер: сколько же здесь кораблей?! Где-то там, в лабиринте торговых и военных судов, «Полифем», корабль его величества! «Полифем»… О, это уже настоящая военно-морская служба.

Весной 1801 года почтовая карета, та самая, что отвезла Джона в мир, полный тревоги, доставила в дремотный Спилсби очередной и не очень тучный мешок с почтой. В доме, увитом сохлым плющом, отец Франклин, вздев очки, торжественно прочитал чадам и домочадцам первое письмо младшего сына.

– «На королевской военной службе, – произнес Франклин-отец и многозначительно поднял палец. – На королевской военной службе, – повторил он, дабы слушатели осознали важность этих слов, и продолжал: – «Полифем». Ярмут. Одиннадцатого марта тысяча восемьсот первого года. Дорогие родители! Я пользуюсь возможностью сообщить вам, что нам приказано следовать в Балтику, и мы отправимся на этой неделе. Многие думают, что мы идем в Гельсинер и попытаемся взять крепость, другие же полагают, что нам это не удастся. Я думаю, неприятель отступит, увидев наше могущество…» Что же это? – растерялся отец. – А? – Голос его задрожал. – Значит, малыш плывет под ядра датчан?

Мать и сестры всхлипнули.

– Он сам этого хотел, – деревянно, брякнул Томас, закуривая сигару.

Все укоризненно глянули на него. Франклин-отец поднялся и сердито зашаркал в кабинет.

«Наш Джон плывет под ядра датчан», – сокрушалось семейство Франклинов, а в эти дни эскадра адмирала Паркера вспенивала Скагеррак и Каттегат, надвигаясь на притихший Копенгаген.

Старик Паркер боязливо думал о схватке с датчанами. В сущности, на эскадре начальствовал не он, а решительный одноглазый Нельсон.

В те времена политические обстоятельства на континенте были столь же переменчивы, как осенняя погода на Балтике, и столь же путаны, как фарватеры у датских берегов. Но одно было ясно: наполеоновская Франция и купеческая Англия никак не могут ужиться.

Дания заперла для британцев балтийскую морскую дорогу. Английское правительство решило силою отворить ворота в Балтику, и вот эскадра Паркера шла на Копенгаген.

Столицу защищал форт Трех Корон. Прорыв был возможен лишь через Королевский фарватер. Нельсон испросил у Паркера разрешения ринуться под огонь неприятеля. Старик, кряхтя, согласился.

Дело было жестоким. Противники соперничали в храбрости. Без малого девятьсот пушек датчан били по британской эскадре. В разгар боя Нельсону указали на сигнал флагмана.

– Прекратить огонь? – гневно вскричал Нельсон. – Будь я проклят, если подчинюсь! – Он схватил подзорную трубу, приставил ее к слепому глазу и совершенно серьезно заметил: – Что вы говорите? Уверяю вас, я не вижу никакого сигнала!

Джон остался жив. Но – странно! – юноша, очевидно, в очень малой степени заразился «военно-морским шовинизмом». Победа в Королевском фарватере не воспламенила в нем воинственности. Запах крови, стоны раненых, пожары – все это угнетающе подействовало на мичмана.

В те ураганные годы он не грезил об орденах и лентах. Иная слава манила его. Обаяние Нельсона чаровало Джона, как и всех морских офицеров, но завидовал он другим – таким, как муж его тетки, капитан Мэтью Флиндерс, моряк-географ.

Может, дядюшка порадел «родному человечку», может, Джон блеснул красноречием, как бы там ни было, а в июле восемьсот первого года капитан Флиндерс зачислил мичмана на свой шлюп «Инвестигейтор». И вскоре отписал в Спилсби:

С величайшим удовольствием я сообщаю о хорошем поведении Джона.

Он прекрасный юноша, и его пребывание на судне будет полезно и ему и кораблю. Мистер Кросслей начал заниматься с ним, и через несколько месяцев, надеюсь, он получит достаточные знания по астрономии, чтобы быть моей правой рукой в этом деле.

«Инвестигейтор» отправился в Австралию. Долгожданное плавание: без пушек, без сигнала, извещающего атаку. Мичман был счастлив. Каждая неделя приносила ему нечто новое, он делался моряком-исследователем, шел тем путем, на котором ремесло морехода как бы сливалось с искусством проникновения в тайны природы.

Два года спустя «Инвестигейтор» потерпел крушение. Моряки едва спаслись. И все же мичман Джон кораблекрушение предпочитал бою. Нет, он не праздновал труса в сражении у Копенгагена, но изучение земли и океана было ему больше по душе, чем истребление себе подобных.

Однако «когда гремит оружие, законы молчат». Оружие гремело в Европе. Молчали не только законы – умолкли ученые. И когда «Инвестигейтор» вернулся в Англию, Джону пришлось надолго позабыть свои мечты.