Капитаны ищут путь

Была летняя пора. Звезда Сито — одна из семи в созвездии Плеяды — указывала окрестным крестьянам начало страдного дня. Поспевала рожь. Ветер катил ее волнами, и запах ее доносился в дом. В сумерках неподалеку от дома слышался говор эстонцев, возвращавшихся с полей. Они проходили по дороге, загорелые, запыленные, и видели, как в доме морского капитана зажигают свечи…

Минуло полгода. Стояла зима; белым-бело вокруг. Ветер качал ели, бросал в окна сухим снегом. Замело дороги, и почтовые тройки, позвякивая колокольцами, трусили от мызы к мызе.

Крузенштерна и не думал о том, чтобы выбраться из деревни. Не манили его ни чопорные ужины в ревельских баронских семьях, ни блистательный Санкт-Петербург. Разве что встретиться б там с Николаем Петровичем. Что-то поделывает неугомонный старик? Да и в столице ли он, не уехал ли в излюбленный Гомель, чтобы склониться без помехи и докучных посетителей над милыми сердцу российскими древностями?

Чу, колокольцы! Все ближе, ближе… Иван Федорович приникает к окошку, отогревает глазок. Почта! Эк его заснежило, почтаря-то… Нуте-с, поглядим, что новенького на божьем свете!

Так он и знал! Прямо-таки удивительный старик, этот граф Николай Петрович. Вот, пожалуйте, «Рюрик» еще в море, а он уж толкует о другой экспедиции. Прав был английский сочинитель, сказавший о Румянцеве, что его «свободный патриотический дух заслуживает глубочайшего восхищения».

Несколько раз перечитал Крузенштерн румянцевское послание, но ответить ему решил лишь после окончания очередной журнальной статьи, да после того, как хорошенько все обдумает.

В снежные и сумрачные декабрьские дни восемьсот семнадцатого года между эстонской мызой Асс и петербургским особняком на невской набережной началась особенно оживленная переписка.

Давно уже спустились в архивные недра эти листы, как погрузились на дно гаваней старые, отслужившие срок фрегаты. Но так же, как корабельные останки, пропитанные солью морей, порой горят в каминах удивительно красивым пламенем, так и эти листы, будучи прочитаны ныне, излучают свет пытливой беспокойной мысли и благородных замыслов на пользу науки. Заглянем же в эти позабытые документы, писанные одни под диктовку Румянцева, другие — отчетливым почерком Крузенштерна.

Вот что отвечал Иван Федорович Румянцеву 19 декабря 1817 года: