Капитан Темпеста

— А потому, что в то время я командовала галерой моего деда, — с гордостью отвечала молодая турчанка. — Я люблю мужскую деятельность… Аллах, должно быть, ошибся, когда сотворил меня женщиной: дух во мне геройский, так же мало подходящий к моей хрупкой наружности, как, например, твоя наружность слишком нежна для мужчины…

— Так ты командовала галерой адмирала? — все более и более изумлялась герцогиня.

— Да. Что же в этом особенного?

— Очень даже много… Следовательно, ты умеешь управлять кораблем, Гараджия?

— Да еще как! Не хуже самого опытного моряка… Разве ты не слыхал, Гамид, что мой отец был одним из самых знаменитых корсаров на Красном море?

Гараджия показала Элеоноре все пункты крепости и вокруг нее, отмеченные чем-нибудь особенным во время долговременной осады, а затем повела гостя назад в свои покои. Становилось уже темно, и та зала, в которой Гараджия чаще всего сидела за столом, была ярко освещена несколькими роскошными фонарями и муранскими хрустальными люстрами, в прозрачных, сверкающих чашечках люстр горело множество розовых восковых свечей, распространявших одуряющий аромат, смешивающийся с пряным запахом массы цветов, украшавших вполне приготовленный для ужина стол.

Как и за завтраком, Гараджия никого из своих подвластных не пригласила к столу. Видно было, что высокомерная внучка паши не очень-то баловала своих подчиненных.

Кроме новых изысканных блюд, слуги принесли и — неслыханное дело! — две покрытые мхом и паутиной бутылки кипрского вина. Гараджия не считалась и со строгим запретом пророка употреблять какие бы то ни было крепкие напитки. Вообще, казалось, закон для нее не был писан.

— Раз сам султан, глава правоверных, пьет вино, то почему же я не могу его пить? — возразила она, когда Элеонора сделала ей строгое замечание насчет вина, желая этим путем поддержать свое самозванство. — Пожалуйста, Гамид, не будь таким нетерпимым в своих суждениях. Можно и вино пить и все-таки оставаться хорошим магометанином…

Герцогиня привыкла к кипрскому вину во время своего пребывания в Фамагусте, когда ей необходимо было пить вместе с остальными военачальниками, чтобы не возбудить насмешек и подозрений, поэтому она не стала слишком упорно отказываться последовать примеру Гараджии, налившей ей бокал со словами:

— Пей, Гамид! Это чудное вино оживляет кровь и веселит сердце… Пей!

Когда был подан душистый кофе и Гараджия закурила сигаретку, она несколько времени просидела молча, очевидно, погруженная в тяжелые воспоминания, судя по затуманившемуся вдруг взгляду ее черных глаз, только что перед тем сыпавших искры веселости. Потом она порывисто поднялась и начала расхаживать взад и вперед по зале, временами останавливаясь перед коллекцией оружия.

Герцогиня подумала было, что причудливой начальнице крепости вздумалось устроить новую дуэль ради рассеяния зловещей « турецкой скуки», но успокоилась, когда Гараджия внезапно бросилась к дивану, перед которым был поставлен столик с ящичком для сигареток и плоским золотым блюдом, полным сластей, уселась в уголок дивана, поджав под себя ножки, и достала себе новую сигаретку.

— Сядь рядом со мной, мой прекрасный воин, — любезно предложила она Элеоноре. — Я расскажу тебе о своем отце.

Герцогиня села на указанное ей место и приготовилась слушать.

— Итак, — начала турчанка, выпуская струи дыма, — мой отец был великим корсаром. Хотя я тогда была еще мала, но все же помню его и как сейчас вижу перед собой его темное лицо и длинную, черную, как вороново крыло, развевающуюся бороду. Вижу, как он, вооруженный с головы до ног, садился на свой корабль и пускался в путь… Он нежно любил меня и моего старшего брата, но никогда не спускал нам ни одной шалости, ни малейшего неповиновения. Если бы мы очень провинились в чем-нибудь, он был способен убить нас на месте, как убил многих из своих людей, осмеливавшихся возражать ему.

— Смело можно было сказать, что Красное море всецело принадлежало ему, потому что никому из турецких султанов, даже самому великому Сулейману, не удавалось утвердить своего владычества над этим морем, омывающим берега Африки и Аравии. Он был могущественен и страшен. Я очень его боялась, хотя он по возвращении из своих морских поездок всегда обнимал и целовал меня, находя, что я была похожа на него. Он набрал себе экипаж, не боявшийся ни пророка, ни самого Аллаха, ни дьявола, и с ним опустошал весь берег, начиная от Суэца, вплоть до Баб-Эль-Мандебского пролива.