Капитан Темпеста

— Те-те-те, да, будет вам ломаться! Неужели вы воображаете, что я так глуп, что не могу отличить женщины от мужчины, как бы хорошо она ни переоделась и ни храбрилась?..

— Не знаю, на чем вы основываете выше странное убеждение, будто капитан Темпеста — женщина, — спокойно перебил болтливого поляка синьор Перпиньяно. — Что касается меня, то я всегда считал, считаю и буду считать его за того, за кого он себя выдает и действительность чего подтвердил делом… К тому же неизвестно еще, жив ли он, а о мертвых вообще судачить не следует.

— Ах, какой вы упрямый, молодой человек! — с насильственным смехом сказал поляк. — Ну, не будем ссориться. Мне бы хотелось сохранить нашу прежнюю дружбу, поэтому прямо и спрашиваю вас: не могу ли я быть вам чем-нибудь полезным, синьор Перпиньяно?

— Положим, я к вам особенной дружбы не питал, синьор Лащинский. Но, разумеется, лучше дурной мир, чем хорошая ссора… В настоящую минуту я ровно ничего от вас не прошу, кроме возможности свободно идти своей дорогой.

— Идите, я вам не препятствую, но предупреждаю, что если попадетесь в руки туркам, то до восхода солнца можете очутиться на колу.

— Постараюсь не попасться.

— А если они вас все-таки поймают, не забудьте, что меня зовут Юсуфом Гаммада, и что я могу помочь вам выпутаться из беды.

— Благодарю. Не забуду.

— Ну, так скатертью вам дорога, лейтенант. Услышав по звуку шагов, что Лащинский отправился в противоположную сторону, Перпиньяно поспешно повернул назад, юркнул в темный проход между двумя кучами развалин и притаился там.

"Наверное этот польский медведь захочет выследить меня,

— пробормотал он. — Человек, изменивший своей религии ради спасения жизни, на все способен. Притом, кажется, он что-то имеет против герцогини. С ним нужно действовать очень осторожно".

Действительно, едва молодой венецианец успел высказать про себя это соображение, как услышал шаги возвращающегося Лащинского, а вскоре заметил в темноте и его фигуру. Поляк старался идти как можно тише, но его выдавало хрустение мусора под его ногами. Миновав место, где спрятался Перпиньяно, он через несколько десятков шагов свернул в переулок, вероятно, предполагая, что его бывший сотоварищ направился туда.

«Вот и отлично! — подумал Перпиньяно. — Пусть он там ищет меня, сколько ему угодно, я же за это время успею сделать, что мне нужно».

И он поспешно юркнул в другой темный проход тут же поблизости, где, пользуясь слабым мерцанием звезд, отыскал нагромождение балок и досок, за которым скрывался вход в яму, служившую когда-то погребом. Прислушиваясь в окружающей тишине и убедившись, что поблизости нет ничего подозрительного, он три раза прокричал по-совиному, потом осторожно позвал:

— Дедушка Стаке! А дедушка Стаке!

Вслед за тем приподнялась дверь в яму и тихий, хрипловатый голос проговорил:

— Куда это вы запропастились, синьор лейтенант? Мы уж думали, что вы попали в лапы к туркам и готовитесь украшать собой какой-нибудь кол у них…

— Нет, пока еще не имею в виду этого удовольствия, — шопотом отвечал Перпиньяно, наклонившись в открывшееся отверстие. — Ну, как Симон? Жив еще?

— Только наполовину: малого скрючило от голода и страха, что вот-вот ворвутся сюда турки и расправятся с нами по-своему. Не особенно давно слышно было, как они шарили тут поблизости…

— Ага!… Ну, так вылезайте оттуда живее. Я пришел за вами, чтобы отвести вас в безопасное место.

— Ой ли? — радостно проговорил невидимый собеседник венецианца. — Господи! Если нам удастся спастись, мы не пожалеем пожертвовать по десятку свечей святому Марку и святому Николаю… Сию минуту явимся… Эй, Симон! — продолжал он, обращаясь к своему товарищу, — собирай последние силенки и выходи со мной, если хочешь дать работу зубам и наполнить втянувшееся брюхо…

Из ямы послышалось какое-то бормотанье и возня, вслед за тем оттуда показались сначала старик, за ним и молодой человек.

— Вот и прекрасно! — сказал Перпиньяно. — Идите смелее за мной. Вокруг все тихо.

— Ладно, ведите нас, синьор, — ответил старик, — только не взыщите: бежать мы не можем, потому что у нас обоих ноги не в порядке… здорово помяты.

И он поспешно заковылял вслед за лейтенантом, таща за руку своего спутника и соотечественника, который испускал жалобные стоны от боли и слабости.

Вскоре все трое очутились у входа в подземелье башни, и Перпиньяно, постучавшись в него, произнес вполголоса:

— Это мы, Эль-Кадур. Впусти нас.

Поджидавший араб поспешно открыл вход и, держа в руках факел, зорко оглядел незнакомцев.

Дедушка Стаке был красивый старик лет шестидесяти, смуглый, с длинной серебристой бородой, серыми и еще юношески живыми глазами, бычьей шеей и геркулесовой грудью. Несмотря на свои годы, он по-видимому обладал еще такой силой, что в случае надобности, легко мог бы справиться с двумя турками.