Капитан Темпеста

— Только чудом, капитан, — отвечал венецианец. — Если бы я не ушел с бастиона последним, когда увидел, что сопротивляться больше нельзя и оставалось только подставить голову под удар кривой сабли, а бежал бы вместе с нашими солдатами и городскими обывателями, то погиб бы заодно с ними: как хорошо они было ни укрылись в городе, турки всех их разыскали и изрубили в куски. Кровожадный визирь никого не пощадил.

— Никого?! — в ужасе вскричала герцогиня. — Неужели погибли все наши товарищи?

— Все! — со вздохом отвечал лейтенант.

— О, какой это дикий зверь!

Асторре, Бальоне и Мартиненго обезглавлены, а Тьеполо и Маноли Спилотто были изрезаны в куски и брошены собакам на съедение.

— О, Боже мой, Боже мой! — со стоном проговорила молодая девушка, содрогаясь от ужаса и закрывая лицо руками, как бы защищаясь от страшного видения.

— Неужели и обыватели тоже все перерезаны, синьор? — спросил Эль-Кадур.

— Все почти, Мустафа никого не пощадил, кроме женщин и детей, которых приказал отправить в качестве невольников в Константинополь.

— Следовательно, здесь теперь все кончено для льва святого Марка? — заметила сквозь слезы герцогиня.

— Да, флаг венецианской республики уже перестал развеваться над островом Кипром, — в тон ей ответил венецианец.

— И вы думаете, что нет никакой возможности отомстить за такое ужасное поражение?

— Нет, капитан, я этого вовсе не думаю. Напротив, я уверен, что Венеция вознаградит этих азиатских зверей так, как они того заслужили.

— Дай Бог!… Ну, а пока Фамагуста превращена в кладбище?

— Да, капитан, в сплошное, страшное кладбище. Улицы полны трупов, а стены полуразбитых укреплений утыканы головами храбрых защитников несчастного города.

— Ужасно! А как же это вы сами-то ускользнули от общей резни, синьор Перпиньяно?

— Говорю вам, капитан, только чудом. Когда я увидел, что все погибло, а я один, даже ценой своей жизни, ничего не сделаю полезного, то поспешил незаметно спуститься с бастиона и бросился без оглядки бежать, куда глаза глядят. Я сам не знал, удастся ли мне найти убежище или меня тут же настигнут янычары и зарежут, как барана. Очутившись в одной из городских улиц, я вдруг услышал, что кто-то на нашем языке кричит мне: "Сюда, синьор, скорее к нам! " Оглянулся и вижу, что из-за развалин одного большого дома выглядывает человек и отчаянно машет мне рукой. Я бросился к нему. Он схватил меня за руку и потащил в открытую дверь какого-то погреба, очень маленького и страшно сырого.

Там оказался еще один человек. Они так хорошо замаскировали снаружи ход к себе, что ни одной турецкой ищейке не найти их.

— Кто же эти великодушные люди? — осведомилась герцогиня.

— Это моряки венецианского флота, из тех, которые были присланы нам в подкрепление, под командой капитана Мартиненго: шкипер и рулевой.

— Где же они сейчас?

— В том же погребе. Им некуда больше деться. А там ужасно скверно: тесно, мрачно, сыро, душно…

— А откуда вы узнали, что я нахожусь здесь?

— Это я сказал синьору, — объявил араб.

— Да, — подтвердил Перпиньяно, — и я, несмотря на все ужасы, которые мне пришлось пережить после вашего ухода, отлично запомнил указания Эль-Кадура.

— Почему же вы не привели с собой этих моряков?

— Во-первых, потому, что я боялся, как бы это место не оказалось занятым проклятыми янычарами, а, во-вторых, как же я мог вести к вам посторонних, когда не знал, понравится ли вам это.

— Далеко их убежище отсюда?

— Нет, в нескольких сот шагах.

— Эти люди могут быть нам очень' полезны, синьор Перпиньяно. Следовало бы привести их сюда. Притом и жаль их оставлять там одних.

— И я так думаю, герцогиня, — сказал венецианец, в первый еще раз величая настоящим титулом благородную девушку.

Последняя несколько минут о чем-то размышляла, затем обернулась к арабу и спросила его:

— Ты все еще не отказался от своего намерения, о котором говорил мне давеча?

— Нет, падрона, — ответил Эль-Кадур. — Только Мулей-Эль-Кадель и может спасти нас.

— А вдруг он тебя обманет?

— Этого ему не удастся, если бы он даже и захотел, чего я, впрочем, не ожидаю от благородного Дамасского Льва. Не забывайте, падрона, что у Эль-Кадура есть пистолеты и ятаган, которыми он владеет не хуже любого турка.

Герцогиня повернулась снова к Перпиньяно, который с удивлением смотрел на них. Он никак не мог понять, при чем тут тот самый молодой турок, которого герцогиня так искусно свалила с коня на турнире под стенами Фамагусты.

— Как вы находите, синьор Перпиньяно, можно ли будет нам бежать отсюда, не будучи замеченными турками? — спросила молодая девушка.

— Думаю, что нет, — отвечал лейтенант, — Весь город полон янычар. Их здесь, по крайней мере, тысяч пятьдесят. Они еще не вполне насытились христианской кровью, поэтому зорко выслеживают, не осталось ли где еще добычи, и ни за что не выпустят из Фамагусты ни одной живой души.

— Хорошо… Отправляйся же, Эль-Кадур. Теперь я сама ясно вижу, что вся наша надежда на того человека.