Капитан Ришар

— Да, сударь, — сказал Наполеон. — Я понимаю, что вы явились ко мне полный неуверенности.

Фуше обладал одним из таких характеров, что отступают перед неизвестной опасностью, но, как только эта опасность обретает форму, идут прямо на нее.

— Я, сир? — спросил он, поднимая свою голову с желтыми волосами, бледно-голубыми глазами, мертвенно-бледным лицом, широким ртом. — Почему я, бывший Лионский расстрельщик, должен являться к вашему величеству полный неуверенности?

— Потому что я не Людовик Шестнадцатый!

— Ваше величество намекает — и не в первый раз — на мое голосование девятнадцатого января…

— Ну, а если намекаю?

— Могу ответить, что, будучи депутатом Национального конвента, я принес присягу нации, а не королю, и я сдержал свою присягу нации.

— А кому вы присягали тринадцатого термидора седьмого года? Мне?

— Нет, сир.

— Почему же вы так хорошо служили мне восемнадцатого брюмера?

— Помнит ли ваше величество слова Людовика Четырнадцатого: «Государство — это я»?

— Да, сударь.

— Так вот, сир, восемнадцатого брюмера нацией были вы — вот почему я служил вам.

— Что мне ничуть не помешало в тысяча восемьсот втором году отобрать у вас портфель министра полиции.

— Ваше величество, вы надеялись найти министра полиции если не более верного, то более ловкого, чем я… Вы вернули мне мой портфель в тысяча восемьсот четвертом году!

Наполеон несколько раз прошелся взад и вперед перед камином, склонив голову к груди и комкая в руке листок бумаги, на котором Жозефина написала несколько слов.

Затем он вдруг остановился и поднял голову.

— Кто разрешил вам, — спросил он, устремив на министра полиции свой ястребиный взгляд, о каком говорит Данте, — кто позволил вам говорить с императрицей о разводе?

Если бы Фуше не стоял так далеко от света, то можно было бы увидеть, что его лицо стало еще более мертвенно-бледным.

— Сир, — ответил он, — мне представлялось, что ваше величество горячо желает развода.

— Я сообщал вам об этом желании?

— Я сказал «мне представлялось», и я думал сделать приятное вашему величеству, подготовив императрицу к этой жертве.

— Да, и как всегда, грубо.

— Сир, свою натуру не переменишь: я начинал надзирателем в ораторианском коллеже и командовал непослушными детьми, поэтому у меня кое-что осталось от несдержанности молодого человека. Я дерево, приносящее плоды; не требуйте от меня цветов.

— Господин Фуше, ваш друг (Наполеон намеренно подчеркнул эти два слова) господин де Талейран обращается к своим слугам с одним лишь советом: «Поменьше усердия!» Я одолжу у него эту аксиому, чтобы порекомендовать ее вам; на этот раз вы переусердствовали: я не хочу, чтобы за меня брали инициативу ни в государственных, ни в семейных делах.

Фуше стоял молча.

— Да, кстати, о господине де Талейране, — сказал император. — Как могло случиться, что, оставив вас смертельными врагами, я по возвращении нахожу вас близкими друзьями? В течение десяти лет вашей взаимной ненависти и вашего взаимного шельмования я слышал, как вы его называли фривольным дипломатом, а он считал вас грубым интриганом; вы презирали его дипломатию, заявляя, что она движется сама собой благодаря победам, а он насмехался над тем, как вы выставляете напоказ полицию, работа которой в условиях всеобщего подчинения стала легкой и даже ненужной. Послушайте, неужели ситуация настолько серьезна, что вы, по вашим словам жертвующий собой ради нации, да и он — оба забыли о своих разногласиях? Льстецы помогли вам сблизиться, вы публично помирились и стали открыто наносить друг другу визиты; вы нашептали, видимо, друг другу, что я, возможно, наткнусь или в Испании на кинжал какого-нибудь фанатика, или в Австрии на ядро пушки; не правда ли, вы говорили об этом?

— Сир, — ответил Фуше, — испанские кинжалы знают толк в великих королях: свидетельство тому Генрих Четвертый, а австрийские ядра — в великих полководцах: свидетельства тому Тюренн и маршал Бервик.

— Вы отвечаете лестью на факт, сударь. Я не умер и не хочу, чтобы делили мое наследство при моей жизни.

— Сир, эта идея далека от всех, и особенно от нас.

— Так далека от вас, что мой преемник уже был выбран, назначен вами! Почему вы его заранее не короновали? Момент выбран отлично: папа только что отлучил меня от Церкви! Так что же, сударь, вы полагаете, что корона Франции подходит к любой голове? Из великого герцога Саксонского можно сделать короля Саксонии, но из великого герцога Бергского не делают короля Франции или императора французов: чтобы стать одним, надо быть из рода Людовика Святого; чтобы стать вторым, надо быть из моего рода. Правда, у вас есть способ, сударь, ускорить события, когда меня здесь больше не будет.

— Сир, — сказал Фуше, — я жду, чтобы ваше величество указали мне на него.

— Да очень просто, черт возьми: оставить безнаказанными заговорщиков.

— Разве был заговор против вашего величества и виновные остались безнаказанными? Сир, назовите их.

— Это не очень трудно, и я назову вам троих.

— Ваше величество говорит о предполагаемом заговоре, открытом вашим префектом полиции, господином Дюбуа?