Капитан-лейтенант Баранов

«К числу обстоятельств, о которых считаю долгом своим всеподданнейше подробно доложить Вашему Императорскому Величеству, относится весьма прискорбное событие, бывшее в заречной части Нижнего Новгорода, непосредственно прилегающей к району ярмарки и Московской железной дороге. 7 июня на исходе 10-го часа вечера с телеграфной станции Макарьевской части были ко мне и нижегородскому полицмейстеру отправлены спешные телеграммы: одна – от пристава названной части, а другая – от московского первой гильдии купца еврея Дейцельмана. Обе депеши сообщали, что в момент отправления их начинала образовываться толпа рабочих, угрожающая евреям. Эти телеграммы уже не захватили меня дома, ибо в момент отправления их я, уже получив смутное словесное сведение о каком-то буйстве, будто бы происшедшем в заречной части, поспешил туда уехать вместе с находившимися у меня прокурором Нижегородского окружного суда и нижегородским полицмейстером. В момент отъезда моего из дому я не придавал особенной важности беспорядкам, о которых услышал, объясняя их себе каким-нибудь простым разгромом одного из многочисленных канавинских кабаков, а потому не желал бы и не считал нужным вызывать из лагеря войска. И, садясь лишь на перевоз, так как по случаю разлива рек Оки и Волги мост ещё не был наведён, я с пристани послал начальника речной полиции к начальнику дивизии генерал-лейтенанту Корево просить на всякий случай подготовить две роты к быстрому выступлению из лагеря. В 10 часов с несколькими минутами я был в заречной части города, где ко времени моего приезда успели собраться 18 человек полицейских чинов и одновременно со мной явились прокурор и полицмейстер. Отсутствие луны и освещения в заречной части делало ночь особенно тёмною. Все улицы еврейского квартала были затоплены бушующей толпой, простиравшейся, вероятно, до шести тысяч человек. Первое сборище я застал у разрушенной уже еврейской молельни, около которой было несколько изуродованных трупов и один ещё живой избитый еврей, которого доколачивала толпа. Протискавшись к несчастному и ставши над ним, мне удалось не только остановить остервенелых убийц, но заставить двоих из них помочь полицейским вынести умирающего из толпы и для доставления в больницу положить на приведённого извозчика. Затем толпа послушалась моего приказания и разошлась. Это мне дало надежду, что удастся и в других местах восстановить порядок без употребления военной силы, за которой я послал, как только увидал, что начавшиеся беспорядки имеют серьёзный характер. Подойдя к следующему месту беспорядков, к дому, где помещалась контора названного купца Дейцельмана, все усилия мои, полицмейстера и нескольких подоспевших полицейских чиновников разбились о пассивное сопротивление обезумевшей толпы. Главным образом неуспех свой я объясняю тем, что не было физической возможности перекричать несколько тысяч человек, без умолку оравших „Ура!“ и „Бей!“. В момент моей последней попытки прорваться на лестницу громимого дома в толпе я увидал одного молодого человека, весьма прилично одетого, который ближайшим из толпы показывал окровавленную руку и что-то толковал о пролитии евреями христианской крови. Личность эта показалась мне одним из вожаков и потому было весьма желательно его арестовать. Не будучи в состоянии сделать это силою и не желая бесцельно рисковать горстью бывших со мною полицейских, я сделал вид, что верю в опасность раны на руке, и, выхвативши двух ближайших мужиков, поручил им помочь полицейскому доставить несчастного раненого к доктору на станцию железной дороги. Попытка эта удалась, и мнимо серьёзно раненный, удалённый от толпы, был доставлен в острог. Ныне окончившееся следствие доказало, что сказанный человек был руководителем при разграблении конторы Дейцельмана и ранен был в руку не евреем, а одним из грабителей, по указаниям раненого пытавшимся взломать железный кассовый сундук и впотьмах задевшим топором по руке своего наставника.

Так как имевшимися под рукою чинами полиции по малочисленности их бессмысленно было бы пытаться разгонять толпы там, где они уже успели образоваться, то чины полиции были устремлены для охраны ближайших к месту погрома ещё не тронутых еврейских домов. Боясь, чтобы волнение, возникшее в Канавине, не перекинулось в остальные части города за рекой, речной полиции вменено было в обязанность прекратить на всю ночь сообщение на яликах через реки Оку и Волгу. Благодаря прекрасному исполнению распоряжения этого, толпы рабочих, ночевавших в Нижнем, до утра не знали о буйстве, происходившем в Канавине, и, вероятно, благодаря лишь этому в городских еврейских кварталах всё оставалось в совершенном покое.

В половине второго утра, с наступлением света, бушующая толпа стала стихать, и попытки к новым погромам еврейских жилищ стали до того слабы, что порядок легко мог быть восстанавливаем. В это время появился первый эшелон переправившегося через реку батальона 10-го пехотного полка, и несколько ранее его приехал сам начальник дивизии генерал-лейтенант Корево и командир сказанного полка. Употреблять в дело оружие уже было несвоевременно, и я ограничился расстановкой лишь пикетов солдат и употреблением их для конвоя забранных прежде на месте преступников. Всю же полицию с присоединением к ней взятых со станции железной дороги чинов жандармского корпуса направил для одновременного производства обысков в прилегающих к месту погрома жилищах чернорабочих, кабаках и харчевнях. Обыски эти увенчались полным успехом: найдена и отобрана была масса похищенного имущества и задержано много людей, явно участвовавших как в убийствах, так и в грабежах…

…Счастлив был бы ошибаться, но мне кажется, что если правительство отнесётся недостаточно мощно и строго к происшествиям 7 июня, то событие это может стать первым шагом на пути к новой пугачёвщине. Исходя из этого убеждения, я настоятельно ходатайствовал о применении военного суда, а не суда с присяжными, и просил об ускорении объявления, ежегодно делаемого на время ярмарки Нижнего Новгорода, на правах усиленной охраны и, не ожидая этих прав, со дня же происшествия дозволил себе, превысив власть, применить разные меры, благодаря которым удалось не допустить возобновления так неожиданно и грозно начавшихся было беспорядков.

В последние дни вместо угрожающих писем стали получаться как письменные, так и словесные просьбы об освобождении упомянутых арестантов. В просьбах этих встречаются такие выражения: „Нельзя же наказывать православных за жидов“ и что „беспорядки 7-го июня не были бунтом, а просто народ потешился“. Таковые выражения доказывают только совершенное непонимание народом своих обязанностей, а потому в предупреждение мыслей о возможности начала новых беспорядков, подобно бывшим в Макарьевской части, я прошу господина нижегородского полицмейстера немедленно распорядиться, чтобы участковые пристава и их помощники объявили рабочим, как в помещениях артелей их, так и на заводах и фабриках, находящихся внутри города: во-первых, что жид – человек, а не собака, да и собаку даром не обижают; во-вторых, убийство девяти человек и разграбление жилищ нельзя считать потехой, и, в-третьих, что следует твёрдо помнить, что всякий человек, какой бы веры он ни был, живя в России, находится под покровительством законов царских, и потому покушение на его жизнь и имущество одинаково есть преступление, направленное против воли Государя. Все евреи, живущие в Нижнем Новгороде, крещёные или некрещёные, такие же верноподданные, как и мы все. А потому убийство и грабёж евреев одинаково строго должны быть наказуемы, как такие же преступления, направленные против христиан. При этом господа чиновники полиции должны объявить, что участники в беспорядках 7 июня будут строго наказаны, и из лиц, ныне содержащихся под караулом, несмотря ни на какие просьбы, будут освобождены лишь те, которые судом будут признаны невиновными. И всякие новые попытки к буйству и своеволию толпы будут подавлены самыми крутыми мерами, ибо закон не предоставляет народу права расправляться самому с кем бы то ни было…»