— Наконец-то, наконец-то! Сколько лет у нас не было ни одного заговорчика, и вот наконец! — вдохновенно выкрикивал Шеф, бегая по комнате. — Ужасный! Опасный! Сами понимаете, полиция без заговора — это же почти детский дом! С нами перестают считаться!.. Примите мои поздравления. Тити! Принимайтесь за дело, а когда вы всё раскопаете, мы мобилизуем всю полицию и накинемся! И накроем! Мы им покажем! Приступайте!
Тихий голос спокойно процедил у него за спиной:
— Уже!
Шеф остановился посреди комнаты и обернулся. На том месте, где только что сидел Тити, никого не было.
— Что «уже»? — тревожно воскликнул Шеф, оглядываясь на все стороны.
Из-за двери донеслось:
— Уже приступил!..
— Неслыханно!.. Гений!.. — благоговейно прошептал Шеф.
Тити Ктифф не был обыкновенным сыщиком. Он не был даже необыкновенным сыщиком. Он был сыщиком гениальным. Поймать опасного преступника или накрыть целую шайку было для него рядовым, скучным, будничным делом. Его интересовали только самые запутанные, сложные дела, когда, как мы уже видели, полиция сбивалась с ног и утыкалась в тупик. И тогда он брался за дело, и, как только все корни оказывались вытащенными и вместе с листочками и веточками упрятаны в лучшую городскую тюрьму, он терял к делу всякий интерес.
Ленивым жестом он засовывал в боковой карманчик своей бархатной тужурки только что полученный от благодарного начальства чек, подставлял стул к платяному шкафу и влезал на него, доставал сверху футляр с арфой, закуривал трубку и, задумчиво перебирая струны, начинал наигрывать «Ночную серенаду».
Вполне возможно, что он стал бы выдающимся арфистом, если бы ему удалось хоть раз доиграть свою серенаду до конца. Но обычно не успевал он добраться и до середины, как его прерывали сообщением, что обычные сыщики уже опять въехали в свой излюбленный тупик и умоляют его прийти на помощь.
Он со вздохом укладывал арфу в футляр, влезал на стул, засовывал её обратно на шкаф и принимался распутывать новое дело.
Глава 24. СТО НЕОЖИДАННЫХ ВСТРЕЧ
В трюме старой баржи было темно и сыро. За железной стенкой, где-то совсем рядом, плескалась и чмокала вода, по палубе барабанил дождь. Только что он был счастлив и всё было так хорошо, и вдруг опять баржа, сырость, тягостное ожидание! И он безутешно захныкал и задрожал от страха, одиночества и тоски.
Но тут что-то мягкое легло на него — большая лапа подгребла поросёнка под мышку ко льву, и горячий сухой язык лизнул его морду.
Поросёнок понемногу перестал дрожать и согрелся, зарывшись мордой в тёплую львиную шерсть, и они молча полежали рядышком, чувствуя себя очень несчастными, но не совсем одинокими.
Потом Нерон потянулся, вяло отпил из чашки немного воды и снова уронил голову — он давно ничего не ел и только пил. Поросёнок из вежливости нехотя привстал на передние ножки, тоже обмакнул морду в чашку и ещё мокрым языком облизал льву нос. Нос был такой горячий и сухой, что Персик это сразу заметил и встревожился.
Спотыкаясь в темноте, он пошёл в угол, нашёл там ловко припрятанную, слегка обгрызенную морковку от вчерашнего ужина, которую он приберегал на чёрный день, принёс и подсунул её к самой морде льва.
Но напрасно он пробовал уговорить Нерона откусить хоть кусочек, напрасно делал вид, что хочет отнять у него морковку, чтоб раззадорить, напрасно сам откусил и громко хрупал и чмокал над самым ухом льва — Нерон даже не понюхал вкусный овощ, по убеждению Персика необыкновенно полезный для восстановления душевных сил.
Да что там морковка! Целая дюжина отбивных котлет с аппетитными косточками высыхала нетронутая около миски с водой!
На что были Нерону котлеты, когда его разлучили с Капитаном Крокусом, когда он был заперт на железной барже, когда он так и чуял вокруг себя врагов и надвигающиеся несчастья!..
Чтоб не обидеть поросёнка, он тихонько дотронулся до него лапой и перевернул на спину, как бывало в дни их прежней счастливой жизни, когда они играли в свою любимую игру. Обрадованный тем, что его друг проявил хоть какой-то признак оживления, поросенок уселся прямо против его морды и в который уже раз принялся его учить хрюкать. Это была заветная мечта Персика. Единственным недостатком друга он считал то, что тот не умеет хрюкать, и очень старался его научить. Ведь сам-то он выучился рычать по-львиному. Во всяком случае, он в этом был уверен. Другим казалось, что они слышат смесь хрюканья с поросячьим верещанием, но сам Персик был уверен, что у него получается очень похоже на рыканье разъярённого льва.