Я увидел в кустах следы от шин «рено». Мы поехали, подскакивая, по оставленной ими колее, пока не увидели взлетной полосы и пустого сарая.
– Боже мой! – воскликнул мистер Квигли. (Я ни разу не слыхал, чтобы он употребил более сильное выражение.) – Ну и дорога! Не хотелось бы мне тут ехать… или взлетать… с грузом противотанковых гранат. – Какое-то время он сидел, уставясь в пустоту, затем включил мотор. – Мне надо назад – послать телеграмму.
– Информацию финансового характера?
– Вы недалеки от истины – можно назвать это и так, – с обычной своей осторожностью ответил он.
В угрюмом и мрачном молчании он повез меня назад, а я раздумывал, пользуется ли он в своих телеграммах кодом – возможно, самым простым, из какой-нибудь книги, о чем я мальчишкой читал в одном романе о шпионах. Шпион и те, кому он передает информацию, выбирают фразу из заранее согласованной книги – скажем, из полного собрания сочинений Шекспира, что дает широкий выбор строк, и на основе этой фразы и порядка слов в ней устанавливается код. Я пытался представить себе, какую книгу выбрали бы мистер Квигли и его американские друзья. Не Апдайка. У Апдайка слишком короткие фразы, и код легко разгадать. Возможно, мистер Квигли выбрал бы большой классический роман, вроде «Унесенных ветром».
Подъехав к отелю «Континенталь», мистер Квигли нарушил молчание.
– Вам нечего смущаться, – сказал он. – Номер, который вы делили с мистером Смитом, все еще числится за ним. Вы можете даже спать на кровати. Я сразу же позвоню, как только что-нибудь узнаю.
Когда я брал ключ у портье, он сказал мне:
– Тут вашему отцу звонили по телефону и оставили поручение.
Я прочел в лифте: «Просьба позвонить в Бюро полковника Мартинеса». Ну, подумал я, полковнику Мартинесу придется долго ждать, пока ему позвонят.
Два непрочитанных письма, лежавших в кармане, не давали мне покоя, и, оставшись один, я первым делом вскрыл то, что было адресовано мне. Сначала из конверта выпали чек и авиабилет, а потом уже письмо. Оно поразило меня своей длиной, а по мере того, как я читал, и содержанием. Капитан столько лет носил это в себе, а теперь что-то побудило его высказаться, и этим «что-то» была, конечно, смерть Лайзы.