Капитан госбезопасности. В марте сорокового

– Да слушай ты его больше, – следователь Великохатько закурил «казбечину», подошел к окну, отодвинул, впуская уличный свет, плотную синюю занавеску. – Потомственного героя корчит. Кеменя он выкопал из местных легенд. Трансильванский князь, который в этих местах с турками бился, – Иван открыл форточку. – А по-русски он говорит, не волнуйся, выдрючивается… пока. Вот проведет ночку со сломанным пальцем, глядишь, поумнеет. Серый точно завтра грозился нагрянуть?

– Грозиться-то грозился, а кто его знает. Давай по делу Бойко кого-нибудь вызовем?

– Да уймись ты, дай покурить спокойно, – Великохатько поморщился то ли от непоседливости коллеги, то ли от вида замызганных стекол. – Ты мне лучше скажи, Паша, не зря мы так сходу увязали два грузовика?

– А нам бы потом сказали, что ж вы это очевидное проглядели? Ведь сходство дел бросается в глаза, – Борисов достал из ящика карандаш, а из кармана перочинный ножик. Заточка карандашей заменяла ему курение. – И без нас бы кто-нибудь разглядел, что история месячной давности с грузовиком, на котором увезли пятьдесят комплектов формы, в деталях совпадает с этой историей. Только на этот раз враги удрали не все, одного часовой зарезал, другого поймала милиция.

– А может, не было грузовика вчера ночью? – Великохатько на грязном стекле нарисовал, не отрывая руки, пятиконечную звезду. – Часовому послышалось, а постовому показалось, что отъезжает машина?

– Поздно, Ваня, – следователь Борисов прищурился, вытянул руку с карандашом, повертел его, перебирая подушечками грани. Заточка его устроила. – Уже запущено. Будем пытаться выйти на группу.

– Ведь будь это простое нападение на часового с целью завладения оружием, а наш Кемень не стал бы колоться, кто б нам слово сказал! Оформили бы чирик без права на переписку и забыли бы, – следователь Великохатько закрыл форточку, задвинул занавеску, вернулся к столу. – А теперь только отчитываться по этому делу замудохаешься. И коли не разговоришь его, пойдет шепот, мол, работать не умеют…

– А вдруг он завтра во всем сознается, а, Ваня?

– Ага, а послезавтра наступит лето, – криво усмехнулся Великохатько.

– Как ты думаешь, Ваня, – неожиданно спросил следователь Борисов, любуясь следующим обработанным карандашом, – если вдруг по недосмотру надзирателей в камере или, – оторвав взгляд от карандаша, Борисов перевел его на Великохатько, – в карцере в руках нашего Кеменя окажутся, ну скажем, осколок или шнурок, упустит он такой случай? Зачем ему проходить все мучения, когда его конец все равно определен?

– Если только по недосмотру надзирателей, – во всю ширь улыбнулся Великохатько…

* * *

В общем, с ним проделывали все то, к чему он за последнее время привык. Прослушивали, заставляя вздрагивать от холодных касаний стетоскопом груди и спины, простукивали, рассматривали шрамы, считали пульс, измеряли давление. Принуждали приседать, сгибать руки в локтях, вытягивать их перед собой, разводить в стороны, били молоточком по коленям и смотрели язык. Но на минимуме в московской ведомственной поликлинике не остановились, а продолжили подвергать тщательному осмотру. Проверяли зрение, слух, носоглотку. Испытывали легкие, давая дышать в трубку. Кожник исследовал его телесный покров столь скрупулезно, словно разглядывал карту местности, где ему предстоит атаковать противника. Потом капитана Шепелева повели в спортзал, где вызнавали выносливость его сердца с помощью упражнений на шведских стенках и матах, по выполнению которых сразу шли замеры давления и пульса, а потом – новые упражнения.

Капитан послушно исполнял требуемое и недоумевал. К чему ж меня готовят-то? Уж не на полюс ли отправляют? Или особистом в геологическую экспедицию. Или у них в Москве заведен такой обычай – медосмотр перед расстрелом.

Раза три за время странствия по врачам и экзекуциям капитану пришлось сознаться в том, что курит, и ровно столько же раз прослушать лекции с описанием грозящих неминучих последствий и с упором на то, что его здоровье не принадлежит ему одному. В манере держать себя и даже в осанке врачей, по которым его водили из кабинета в кабинет, ощущался совсем другой, столичный уровень медобслуживания, где капитаном госбезопасности не удивишь. Но самым представительным и многознающим показался капитану медспециалист, обнаруженный за дверью с табличкой «Каб. заведующего». Шепелев подумал, что если этот поставит ему диагноз, то этот диагноз будет навсегда.