Капитан Филибер

Пой, забавляйся, приятель Филибер,
Здесь, в Алжире, словно в снах,
Темные люди, похожи на химер,
В ярких фесках и чалмах.
В душном трактире невольно загрустишь
Над письмом любимой той.
Сердце забьется, и вспомнишь ты Париж,
И напев страны родной:
В путь, в путь, кончен день забав,
В поход пора.
Целься в грудь, маленький зуав,
Кричи «ура»!
Много дней, веря в чудеса,
Сюзанна ждет.
У ней синие глаза
И алый рот.
В плясках звенящих запястьями гетер,
В зное смуглой красоты
Ты позабудешь, приятель Филибер,
Все, что раньше помнил ты.
За поцелуи заплатишь ты вином,
И, от страсти побледнев,
Ты не услышишь, как где-то за окном
Прозвучит родной напев:
В путь, в путь, кончен день забав,
В поход пора.
Целься в грудь, маленький зуав,
Кричи «ура»!
Много дней, веря в чудеса,
Сюзанна ждет.
У ней синие глаза
И алый рот.
Смуглая кожа, гортанный звук речей
Промелькнуть во сне спешат.
Ласки Фатимы, и блеск ее очей,
И внезапный взмах ножа.
В темном подвале рассвет уныл и сер,
Все забыто – боль и гнев.
Больше не слышит приятель Филибер,
Как звучит родной напев:
В путь, в путь, кончен день забав,
В поход пора.
Целься в грудь, маленький зуав,
Кричи «ура»!
Много дней, веря в чудеса,
Сюзанна ждет.
У ней синие глаза
И алый рот.
В путь, в путь, кончен день забав,
В поход пора…

Начало эксперимента: 29 марта 2007 года, 11.43.

TIMELINE QR -90-0+40

Двое, давно покинувшие молодость, шли по аллее огромного, утонувшего в буйной весенней зелени кладбища. Не спешили. Мужчина лет шестидесяти в дорогом сером костюме и золотых очках опирался на тяжелую трость. Левая нога не слушалась – отставала, цеплялась за гравий носком модного ботинка. Мужчина не обращал внимания – привык, но быстро идти не получалось, и его спутнику приходилось сдерживать свой шаг. Этому было далеко за семьдесят, он был высок, худ и абсолютно лыс. На голой голове вызывающе торчали огромные уши. Костюм носил скромный – неопределенного темного цвета в крупную клетку. Из нагрудного кармана выглядывал кончик недорогой авторучки. Оба несли букеты, совершенно одинаковые. Сирень, большие тяжелые грозди.

Обоим приходилось бывать на этом кладбище часто – гораздо чаще, чем хотелось, поэтому они почти не смотрели по сторонам. Лишь иногда замедляли шаг возле знакомого креста, молча переглядывались, шли дальше.

Остановились возле Главного Мемориала – огромной темной пирамиды, окруженной сотнями надгробий без оград. Мрамор, серая «крошка», потускневшее золото, скромная «бронзянка», скрещенные кости и «адамовы головы» на эмалевых овалах.… Кресты, кресты, кресты… Тот, кто был постарше, кивнул, и оба прошли к самому высокому, блестящего черного гранита. Золотые буквы, еще не успевшие потемнеть и осыпаться, ярко горели на майском солнце. «Михаил Гордеевич Дроздовский. 1881—1954». Тот, кто был моложе, прислонил трость к массивном камню «голгофы», выпрямился. Руки по швам… Смирно!..

– Не скажу, что любил, – резко бросил ушастый. – Но вождей не обязательно любить. Без него совсем кисло стало. Плохо! Уходим, Сережа, уходим – в Небесный поход!..

Мужчина в сером костюме, молча кивнул, взял в руку трость, не удержал… качнулся. Твердая сухая рука сжала его локоть, поддержала. Тот, кого называли Сережей, виновато улыбнулся:

– Всю жизни был инвалидом. С детства – очки, теперь… Спасибо, Василий Михайлович!

– Кто бы жаловался! – старик фыркнул, дернул подбородком в сторону долгого ряда могил. – Им жаловаться надо, не вам. Они и хромать не могут. Не гневите Бога, полковник!

Дальше шли молча, не останавливаясь. Задержались лишь возле серого надгробия под массивным крестом с заметным издалека изображением Тернового венца. Букеты увядших цветов, старый венок у подножия… «Генерал от инфантерии Марков Сергей Леонидович. 1878—1935». Ушастый неодобрительно покачал головой.