Капитан Брамы-2: Два мира

Шимасса дошел почти до конца улицы. Осмотрелся. Нырнул во двор ближайшего дома, прокрался в дом. И вдруг ощутил запах пришельцев. О, этот ужасный запах ни с чем не спутаешь. Так мог бы, наверное, пахнуть сырой, ржавый металл вперемешку с гниющей органикой где-нибудь на болоте. Запах был не особенно сильным, значит, или пришельцы ушли, или их присутствие незначительно — какая-нибудь мелочь в единственном экземпляре, самое рядовое звено их дорна. Шимасса осторожно, почти не дыша, пробрался в комнату. Именно отсюда шел запах. В прежнее время он бы давно в ужасе унес из этого дома свои лапы. Он и сейчас боялся, очень боялся, но почему-то не бежал. Шимассу вело новое, незнакомое чувство, и оно было сильнее страха.

Пришелец был здесь: небольшая, темная, желеобразная масса склонилась над спящим человеческим ребенком, мальчиком лет шести-семи. Масса колыхалась, тускло вспыхивала трупными багровыми огоньками, она почти закрыла собой спящего. Там, где должна была быть предполагаемая голова чудовища, выходила тонкая гибкая трубочка и впивалась в грудную клетку ребенка, в самый центр, в солнечное сплетение. Пришелец не торопясь всасывал в себя жизненную силу своей жертвы. Ребенок выглядел болезненным, бледным, он беспокойно крутился, вздрагивал, не в силах прервать тяжелые сновидения.

Шимасса какие-то секунды смотрел на тварь, буквально пожирая ее глазами. И вдруг он резко прыгнул вперед, прыгнул прямо на пришельца, вцепился в него когтями, рванул. Тварь забилась, зашипела в его лапах как дырявый шланг и лопнула, оставив после себя кислое холодное облако. Шимасса долго глядел на свои лапы: он пытался понять, что с ним только что произошло? Как у него хватило решимости напасть на пришельца, как?! Он никогда ни на кого не нападал, он всегда прятался, всегда боялся, даже своих грубых и глупых родичей боялся. Что уж тут говорить о пришельцах. Весь смысл его существования можно было выразить тремя словами: украл, убежал, затаился. Вся жизнь Шимассы никогда не выходила за пределы его маленького, всегда боязливого, дрожащего мирка. Как и положено представителю его несчастного народа, всю жизнь он плакал и жаловался на судьбу… И вдруг.

Откуда это безумие? Неужели ему стало так жалко человеческого детеныша? Вряд ли. В рабстве у пришельцев он и не такое видел. И ему даже в голову не приходило напасть на мучителей. Как раз, напротив, хотелось бежать, спрятаться, забиться в угол и там дрожать. И всегда при виде пришельцев хотелось бежать и прятаться. И вдруг! Такое!

Я схожу с ума, — подумал Шимасса. — Я становлюсь, становлюсь… — он напряг свои «библиотечные» мозги, подыскивая подходящее слово. И слово пришло к нему; странное, необычное слово. Слово не просто пришло, оно прозвучало где-то глубоко внутри, кто-то произнес его, прошептал далеким и таким близким голосом. Но это не был его собственный голос. Шимасса даже на миг испугался.

— Рамяусты, — медленно повторил он. — Я становлюсь, как… рамяусты… у-а-а, какое странное слово… рамяусты…

Шимасса повторил слово еще раз, запоминая, и ловко выскользнул из дома. До своего жилища добрался без приключений. Поев, он стал вспоминать, где мог услышать про рамяустов, кто это или что это?

После долгого размышления он пришел к неутешительным выводам — слово ему совершенно незнакомо. Ни в человеческих книгах он такое слово не встречал, ни в рассказах дедушки. И все же некоторое смутное чувство говорило Шимассе, что вспоминать надо именно рассказы дедушки. Но, собственно, что тут вспоминать? Рассказывал дедушка не так уж много, то, что и так общеизвестно. Почти каждый Серый, если совсем не одичал, знает:

Они беглецы, скитальцы, они почти не помнят свою историю, даже имя свое забыли! Несчастный народ, у-а-а! Известно только то, что в незапамятные времена они были хранителями какого-то очага. Люди их почитали. А потом у людей появилась другая религия, появились попы, и нормальная жизнь его народа закончилась. Дальше только страдания. Связь между их бытием, очагом и людьми была разрушена, они стали не нужны и были обречены на изгнание. Оборванные, они голодали и скитались, у-а-а, бедные, несчастные. Им пришлось воровать. Они стали легкой добычей темных сил. Боязливые и всюду гонимые, бесцветные создания, несчастный народ… А вдруг, вдруг рамяусты и есть потерянное имя его народа?

Шимасса испуганно оглянулся, ему стало не по себе, даже в жар кинуло.

Но откуда мне знать, что это слово именно потерянное имя? Может, просто слово, обычное пустое слово… Нет, не просто, ничего не просто. Просто так такие слова не приходят. А он общался с чудесным камнем, мало ли что камень в нем разбудил. И он убил пришельца. До камня такое бы было невозможно.

— Ах, Живоглаз, как мне не хватает тебя, — вздохнул Шимасса. И вдруг понял, и удивился тому, как раньше столь очевидное не понимал: Живоглаз не принадлежит ни ему, ни попу, ни пришельцам. Живоглаз сам по себе: он никому не принадлежит и сам себя дарит, кому хочет.