Капеллан

Ход занятий сбился. Все, включая командиров других взводов, теперь стояли и смотрели на нас. Рота предвкушала развлечение. Я кивнул взводному.

– Пошли! – скомандовал он.

Полоса препятствий конвойной роты считалась сложной. Ну, это как сказать. В академии мы бегали и не такие. Гоняли нас, как сидоровых коз. Хотя неизвестный мне Сидор, будь у него коза, животное бы пожалел. Какое после этого у нее молоко?

Матерщинника я опередил сразу. За спиной закричали и заулюлюкали. Соперник наддал. Лестницу мы преодолели почти разом, но у дыры в щите он замешкался – подвела нарушенная возлияниями координация. Я прыгнул, перекатился, уклоняясь от рванувшегося мне навстречу бревна, соскользнул по шесту, протиснулся в щель и по натянутому канату пополз к финишу. Когда спрыгнул на пол, матерщинник только брался за канат. Крики в зале стихли – болели не за меня.

– Ну? – спросил я сержанта, когда тот встал рядом. – Что насчет задницы?

Контрактники заржали. Они симпатизировали сержанту, но почему бы не посмеяться? Армейская жизнь бедна на развлечения. Матерщинник метнул на меня злобный взгляд, и я понял, что позор мне припомнят.

– Неплохо! – сказал командир роты, когда я вернулся к нему. – Честно говоря, не ожидал. Прохоров у нас в числе лучших.

– Много пил вчера! – сказал я.

Майор кивнул, соглашаясь. «Вот и сказал бы это ему сейчас! – подумалось мне. – Я для них никто, а тебя послушали бы». Однако майор промолчал. Он, как и личный состав роты, встретил меня прохладно. В беседе заявил, что прежний капеллан его вполне устраивал, толку в замене он не видит. Помогать мне воспитывать личный состав майор явно не собирался.

Мстя Прохорова сбылась скоро. Я по-прежнему ждал исповедников в клубе, и они, к моему удивлению, прибыли – с десяток контрактников во главе с Прохоровым. С ними была девушка. Я узнал ее. В роте служили женщины, но Анна выделялась из их среды. Ее щеку пересекал шрам от края глаза до подбородка. По-видимому, рана плохо заживала, и из-за этого рубец вышел толстый и багровый. Лицо он уродовал. В роте, как я знал, девушку звали «Анка-пулеметчица». Импульсной пушкой она орудовала, как кисточкой для макияжа.

– Мы, это… на исповедь, – сказал Прохоров. Я заметил, как другие контрактники заулыбались, и заподозрил подлянку. Прохоров подтолкнул Анну в спину, и она подошла ко мне.

– Грешна, батюшка! – произнесла, склонив голову.

В ее голосе не чувствовалось раскаяния, да и говорила она громко. Исповедники так себя не ведут.

– Слушаю! – сказал я.

– Я влюбилась в нашего ротного священника и мечтаю его соблазнить, – сообщила девушка.

Контрактники в стороне едва сдерживались от смеха. Все ясно: подстава. Мгновение я колебался. Прогнать Анну? Они этого и ждут. В полку будут обсуждать, как капеллан кричал и топал ногами на исповедника. Думал я недолго.

– Это тяжкий грех, чадо! – сказал громко. – Встань на колени!

Анна поколебалась, но подчинилась.

– Как говорят в миру: «Не согрешишь – не покаешься». Так что приступай! – я потянул молнию на брюках. – Нежно и с молитвой.

Контрактники на мгновение застыли, но затем, не удержавшись, заржали. Сгибаясь от хохота, они метнулись к выходу. Анна вскочила и, вся пунцовая, устремилась следом.

Владыка связался со мной в тот же вечер.

– Ты охренел, лейтенант? – набросился он на меня. Обращение по званию демонстрировало высшую степень его гнева. – Предлагать прихожанке совокупление в церкви?!

– В клубе, – сказал я. – Церковью он становится, когда заносят алтарь.

– Какая, на хрен, разница? – рявкнул он. – Она пришла на исповедь.

– Совсем нет. Их целью было унизить меня. Обдуманная провокация.

– А ну-ка, ну-ка? – заинтересовался владыка.

Я рассказал.

– Совсем охренели! – сказал полковник после того, как я смолк. – Надо же – священника провоцировать! Что там твой командир думает? Я его раком поставлю!

– Не нужно, – попросил я. – Сам разберусь.

– Смотри! – сказал владыка. – Но если что… Как, кстати, ты ей сказал? Нежно и с молитвой? – он ухмыльнулся и прервал связь.

Спустя день я понял, что родил мем. Я шел мимо проходной, где двое солдат из другой роты затаскивали в грузовик шкаф.

– Давай, давай! – понукал их сержант. – Не ленись! Нежно и с молитвой…

Мем мемом, но на исповедь ко мне по-прежнему не шли. По этой причине не было и причта. Допускать к службе пономаря, который не исповедуется и не причащается, я не мог. Так продолжалось, пока нас не послали на боевую операцию.