Каникулы в Риме

Амлинский подошел к окну, сунув руки в широкие карманы халата. Под окном простиралось еще десять этажей воздушного пространства, потом торчали иголочки елей в парке, потом Москва тянулась дальше, дальше, дальше – сморенная предвечерним зноем, размякшая, раздобревшая. Москва, на которую смотрит с Воробьевых гор Воланд. Люди, испорченные квартирным вопросом. Макс усмехнулся: надо же, как тасуется колода…

Он не думал о матери и ее поступке. Все передумано, все решено. Он поговорит с родителями, и если они не примут его точку зрения – это будет не его, Макса, проблема. Он всю жизнь прожил в каменных джунглях и умеет в них выживать. Он сам практически сделался каменным здесь. А в старом Вечном городе на семи холмах он вдруг стал… живее.

Рим, чертов Рим. Зачем Инга сделала это? Теперь ему покоя не будет, потянет в разные запретные места. Еще приучится Макс пить кофе в Вене, а не только рассуждать о нем, и летать в Лондон, чтобы сходить вечером на мюзикл в Вест-Энде, или в Барселону подастся, дабы пощупать творения Гауди, так сказать, собственноручно. Мир изменился, как говорила эльфийская дева в известном фильме. В нем появились люди, с которыми Макс никак не мог познакомиться случайно, и у этих людей были иные лица, иные жизни, и они вдруг разорвали границы привычного мира, и оказалось, что мир гораздо больше, чем Макс полагал. Это случилось не потому, что он поговорил с ними о деле пять минут – а ведь кроме того разговора в кафе на вилле Боргезе он ни разу не задавал своим новым приятелям рабочих вопросов. Дело в другом. Дело в том, как они себя вели, что делали, чего желали. Большинства их забот и реакций Макс еще не понимал, слишком далек был от народа, и вряд ли когда-нибудь поймет полностью.

Но одно он знал твердо: у него есть то, что он может им дать. То, что было у него всегда, до того, как он узнал их.

Честность.

«Ничего, – сказал Макс, обращаясь одновременно и к Кириллу, и к его спокойной матери, молча скорбящей о погибшем муже, и к учительнице средней школы, и к доброму следователю, и к студентам, и ко всем остальным, – вы меня еще не знаете и не можете мне верить. Но я докажу. Мне хочется сделать это для вас, я не знаю, кто и как подсказал мне эту идею, но я чувствую, что она правильная. Это моя дорога, которую я никому не уступлю. Можно сделать… много хорошего. Инга сказала, что я похож на священника в религиозном экстазе. Пусть будет экстаз. Пусть будет основание. На сем камне я создам церковь мою».

Инга. Неприступная красавица Инга. Его снежная королева с золотистыми волосами, которая вовсе не из снега сделана – уж Макс проверил.

Что она пыталась до него донести? Что выстроенный на одном камне город может стоять веками? Что главное – подобрать этот камень, заложить в основание так, чтоб даже спустя столетия люди приходили и любовались на создание рук твоих? Инга дала ему Рим, перевернув это слово на другую сторону, получаешь Мир. Она дала ему себя, ничего не требуя взамен. Как можно… не оценить такой подарок?

Макс не умеет жить по ее правилам. Макс не выносит животных и цветы, он понятия не имеет, о чем толковал Глеб, когда рассуждал о картохе на даче. Его берет тоска при мысли о людях, которые посмеют вторгнуться в его личное пространство, не дав времени разобраться, принять самые верные, самые правильные решения. Он до сих пор не понимает, зачем привез домработнице пластиковые часы с надписью Roma. И он не уверен, что хочет узнавать все эти вещи, только вот, похоже, без них настанет совсем тоска.

Этого в его жизни и так предостаточно.

Он обернулся, посмотрел на пустую квартиру. Он ее очень любил – полет фантазии, легкость элементов, все то, что можно сотворить на ста с лишним квадратах для одного человека. Здесь было неплохо. А могло бы стать еще лучше.

Макс сбросил халат и начал одеваться.

Он вывел из гаража починенный и заново покрашенный внедорожник, вырулил на улицу. С непривычки движение показалось бешеным, потом Макс вспомнил: Москва. Постоял в пробках, подрезал двоих, нигде не превысил, надо же. На столицу накатила свинцовая туча, капли забарабанили по крыше весело, гулко, обрадованно. Макс включил радио «Классика» и под его негромкое пение молчал, молчал, молчал. Думал.

Дом у Инги был хороший, не такой, конечно, престижный, как у Макса. Ни шлагбаума тебе, ни охранника в будке. Макс приткнул внедорожник на свободное место и трусцой, поливаемый веселым дождиком, побежал к подъезду. На лужах жизнерадостно вскипали пузыри. Кажется, эта народная примета что-то означает – то ли к затяжному ливню, то ли он кончится скоро, Макс не помнил.

Подъезд у Инги прятался под козырьком, но дождь так разошелся, что капли долетали и сюда. Ежась, Макс набрал на домофоне номер квартиры.

– Кто? – раздался немного искаженный микрофоном, но узнаваемый голос Инги.

– Это я, – сказал Макс и добавил, подумав: – Впусти меня, пожалуйста.

Никаких сигналов, тишина. Дверь оставалась запертой. Он ждал. Наконец Инга спросила:

– А зачем?

Он думал всю дорогу, что сказать, и так ничего не придумал, а сейчас слова вылетели сами собой: