Кандидат на выбраковку

Для меня тазик был большой, руки поднимать я не мог, тем более держать их над тазом, поэтому просил намочить часть полотенца. Полотенцем протирал лицо и руки. Попросив санитарку выдавить на щетку зубную пасту, я чистил зубы, прополаскивал рот и сплевывал в тазик.

На большой, в несколько этажей, тележке развозили завтрак. Как правило, это была каша, кусок хлеба с маслом и стакан чая, вкусом больше похожий на воду. Он и был водой, потому что чай для больных заваривали в пропорции: две чайных ложки на пятилитровый чайник. Только по цвету можно было догадаться, что это чай.

Обед начинался с той же самой тележки, на полках которой на этот раз теснились глубокие железные миски с супом и тарелки со вторым блюдом. После того, как алюминиевые сервизы собирали и увозили, проходило еще три – три с половиной часа и вновь раздавалось унылое дребезжание приближающейся «кормилицы». Это «ехал» ужин, состоящий из тарелки каши, стакана кофе и нарезанного кусками хлеба.

Я не могу описать, что это был за кофе или что нам давали вместо напитка с таким названием. В этой больнице я впервые в своей жизни попробовал настоящий растворимый кофе, который мой сосед приготовил, вскипятив воду в стакане самодельным кипятильником. Кипятильник был сделан из связанных обыкновенной ниткой двух лезвий для бритья, кусочка стекла между ними и прикрученных к лезвиям проводов с вилкой – больным запрещалось иметь в палате любые электробытовые приборы кроме бритв, и некоторые постояльцы, с богатым жизненным опытом, мастерили такие кипятильники.

Попробовав впервые тот самый, растворимый кофе, я испытал легкий гастрономический шок. До этого слово «кофе» означало для меня ту, непостижимого вкуса бурду, которой меня поили во всех казенных заведениях.

После ужина, который завершался, как правило, в шесть часов вечера день заканчивался. Больше ничего не происходило. Для меня. Для большинства же больных только после ужина и наступало время активности.

Если кто-нибудь со стороны решил бы поинтересоваться содержимым «обеденных» тележек, он бы обнаружил, что количество привозимой и увозимой еды, было примерно, одинаковым. К больничным харчам почти никто не прикасался. Разве что брали хлеб и масло. Я не входил в число этих счастливчиков, потому что рассчитывать мог только на те скудные и не аппетитные калории, которые предлагала мне бедная советская больница.

Многие сразу после ужина разъезжались по домам. Тех, кто не мог уехать обычно, навещали родные. В это время все и начинали питаться по-настоящему.

Когда наступал вечер и появлялись посетители, мне становилось очень неуютно из-за борьбы начинавшейся внутри меня. К лежачим больным нашей палаты приходили близкие и приносили поесть. Не знаю почему, но они всякий раз угощала и меня. Я, соблюдая приличия, конечно же, отказывался. Но совсем не убедительно. За много лет кочевания по различным лечебным заведениям мне настолько опротивела казенная пища, что всем этим больничным кашам и «кофеям» я часто предпочитал элементарное голодание. А на пустой желудок не получалось всерьез отказываться от предлагаемой аппетитной домашней снеди. В противостоянии гордости и голода победу всегда одерживал последний. А я потом мучился угрызениями посрамленной гордыни. До очередного угощения.

В свободное от приема пищи время я откровенно скучал. Кроме еды и чтения делать было нечего. При больнице работала небольшая библиотека, но хороших книг там было немного. Большинство из них я прочитал еще пару лет назад, в то время, когда лежал в детском отделении.

Библиотекарь обходила палаты раз в неделю. В первый ее приход я заказал детективы, все какие есть. Несколько часов спустя она принесла двенадцать книг. Я взялся читать. Через пять дней все детективы были перечитаны и больше ничего интересного для меня в библиотеке не нашлось. Хотя, может, что и было. Я всегда очень жалел, что не мог добраться до библиотеки сам.

Телевизоры в отделении имелись, но всего два на семьдесят с лишним человек. Один стоял в женском крыле коридора, второй – в мужском. В палатах телевизоров не было, если только кто-то из больных не привозил телевизор из дома. У нас в палате таких владельцев не оказалось. Днем включать телеприемники не разрешалось, потому что «не положено». Заведующий лично ходил и проверял.

Учебное пособие

Самым популярным развлечением в палате были разговоры «за жизнь». Я в этих беседах участия не принимал. Моя жизнь, состоявшая в основном из путешествий по больницам, никого не интересовала. Больничный быт и обстановка окружали нас со всех сторон. Разговаривать старались на «внебольничные» темы.