Кандидат

Человек в форме десантника замер на краю платформы, вознесённой на добрых две сотни метров над равниной, которую покрывали, насколько хватало глаз, разбросанные там и сям крошечные коттеджи. Палисадники, теплицы, пёстрые цветники заполняли панораму узором степенности и спокойствия; где-то тут спрятался от посторонних взглядов и его дом. Вернее, его теперь уже его бывший дом.

По здравом размышлении, он всегда оставался в абсолютном владении Гретхен. И теперь уж поздно рассуждать, как часто ему бы следовало сюда возвращаться — чего стоил тот факт, что застал он лишь рождение своего первенца, в то время как Ми встретила его уже немного лопочущей.

С тех пор, если ему не изменяет память, уже трижды дети заново были вынуждены с ним знакомиться, чтобы впоследствии опять основательно его подзабыть. Гретхен была права, когда говорила, что дети были исключительно её идеей и так же исключительно ею и реализованной, он же до сих пор не был готов произнести хоть одну членораздельную фразу о собственном понимании отцовства как института. Оперативные задания, госпитальные боксы, курсы переподготовки, тренировочные рейды, брифинги на Старой Базе — родному миру и любимой женщине следовало бы располагаться поближе к местам его постоянного пребывания.

Слава Галактике, что это не так. Те сумеречные миры были куда опаснее родного Миринг-Фольда.

Проклятие ей же, что это не так. Он не мог без своей работы, как не мог без воздуха.

Впервые услышав от Гретхен тот памятный ультиматум, человек в форме десантника не придал ему большого значения. Естественное стремление человека — не отпускать от себя того, кого любишь, тем более так безумно далеко. Тем более — когда тот только вернулся. Он и сам был безумно рад своему возвращению, он не желал в тот раз ни о чём думать, ни о том, как тяжело ему далась катастрофа на Альфе, ни о том, что он будет делать на своей треклятой родине без всех этих треклятых звёзд.

Он даже, кажется, сгоряча дал тогда какое-то согласие. Когда же она застала его, спустя всего две недели, просматривающим какие-то бумаги (задание, которого он давно ждал, свободный поиск и минимальные диз-индексы, плюс старые знакомые — манипул «Катрад»), о, тут уж они поговорили вдосталь.

К ней уже, оказывается, приходили из службы психологической поддержки СПК, затирали о том, что он сейчас, дескать, не может без Галактики, что грядущий большой принудительный отпуск и терапия помогут им всё изменить, но ей было не до того, что говорят чужие ей люди, пусть с самыми благими намерениями.

Её интересовало только одно — будет ли у её детей отец. И вот тогда, выслушав этот нескончаемый монолог, он решил. Если останется, это ляжет тяжёлым бременем на всю оставшуюся жизнь, потому что больше он никуда и никогда не полетит. Лучше сделать сейчас то, что впоследствии станет только больнее и при этом неизбежно, он теперь это отчётливо видел, обязательно настанет.

На следующий день человек в форме десантника попрощался с детьми, сказал, что ему нужно «снова отправляться в Галактику», поцеловал на прощание Гретхен, постарался запомнить её уставшие сухие глаза и ушёл, раздумывая в пути, что будет говорить на психологической комиссии.

Сколько всего было передумано за последнюю неделю, сколько душевных метаний и дурацких порывов… он не мог с собой ничего поделать. Чем дольше он оставался в этом мире, тем большие муки ему приходилось переживать. Он не стал её вызывать из отеля, как того хотел, он не хотел причинять ей большего горя, чем уже причинил. Ведь он и вправду все эти долгие годы любил её, а посему мог себе позволить лишнее напряжение воли — пересиливать себя секунда за секундой он привык давно.

Одного он не смог себя лишить.

И вот сейчас, стоя на краю платформы, человек в форме десантника наблюдал, как невысокая фигурка торопливым шагом пересекает палисадник, сворачивает на дорожку и направляется к замершему возле их дома небольшому двухместному глайдеру. Миг, щемящий долгий миг, и её больше нет.

Будь проклята Галактика, что отняла у меня родной дом.

До посадки на трансорбитальник оставалось ещё долгих три часа.

Темнота сгущалась, обволакивая замершую у стены фигуру в саван небытия. Случайные блики поисковых огней временами бросали слабую тень на серый шершавый бетон, но тут же в страхе отскакивали прочь, оставляя незнакомца наедине с собой, сжатого в комок, готового к прыжку. Можно было подойти к нему вплотную и не заметить, пока этот пронизанный металлом взгляд не пересечётся с твоим.

Чтобы быть тенью, надо стать тенью, без мыслей, без эмоций, не задумываться о той жизни, что течёт вокруг, помнить только одно — полевое задание.

Этот мир помогал быть тенью уже тем, что слишком много желал знать о каждой своей частице. Пронизанная сканерами промзона простиралась вокруг на многие километры, безжизненная, но настороженная, агрессивная. Каждый источник или потребитель энергии был под контролем. Каждый квант информации тут же подвергался процедуре опознания. Человека, не ставшего тенью, тут вычисляли в доли секунды.