Кандибобер(Смерть Анфертьева)

Подчуфарин и Квардаков, запершись на день, составили план озеленения заводского двора. Наслушавшись о цветнике, в который якобы превратился город Донецк, они решили свой завод украсить розовыми кустами, чтоб они радовали взор трудящихся и призывали их к дальнейшему повышению производительности труда.

Анфертьев, естественно, получил срочное задание: во время субботника наделать фотографий на рабочих местах, в заводоуправлении, на очистке территории и вывесить их у проходной. Он молча выслушал указание, молча кивнул. Дескать, будет сделано.

— Я вижу, для тебя весна — не самое любимое время года? — заметил Подчуфарин.

— Мне больше нравится конец года.

— Конец года? Почему?

— Вы заняты подведением итогов и забываете обо мне.

— Анфертьев! — вскричал Подчуфарин. — Ведь это ужасно, когда о тебе забывают! Надо постоянно доказывать свое присутствие. Всегда. Везде. Телефонными звонками, телеграммами, просьбами, требованиями, слезами и угрозами! Пиши письма, передавай приветы посылай проклятья, но все вокруг должны знать, что атмосфера земного шара просто насыщена тобой! Ты участвуешь во всем, что происходит вокруг, — трамвай ли сошел с рельсов, объявлена борьба с пьянством, налажены отношения с Китаем, межпланетная станция засекла комету Галлея, ограблен ереванский банк — это все ты, твоих рук дело, твоя работа!

— Я постараюсь, Геннадий Георгиевич, — смиренно сказал Анфертьев.

— Да ну тебя! — махнул рукой Подчуфарин. — Катись!

Наверное, не бывает, чтобы человек, изменившись в чем-то, во всем остальном остался бы нетронутым. Самая малая перемена неизбежно влечет за собой другие, не всегда заметные, но они тянутся цепочкой или, лучше сказать, прут цепной реакцией, и случается, небольшое происшествие, а то и шальная мыслишка настолько меняют человека, что все диву даются: да тот ли это Валька, Жорка, Сережка, которого мы знаем столько лет?

Решившись на шаг отчаянный и безрассудный, Анфертьев ощутил в себе опасливую настороженность — не сказать бы лишнего, не выдать себя каким-нибудь словцом, жестом, взглядом. Сразу после испытания Ключа Вадим Кузьмич собрал все отпечатки, чертежи, оттиски и сжег возле мусорных ящиков. И весь инструмент, как ни жалко ему было расставаться с новыми тисочками, напильничками, сверлами, он собрал в плотный пакет и сбросил с крутого пешеходного мостика в Яузу. И с ключами, которые собирал не один год, расстался точно так же. И место у подоконника, где он обрабатывал Ключ, Анфертьев прочистил пылесосом, протер мокрой тряпкой, чтобы даже металлической пыли не осталось в щелях между плашками паркета, на чугунной батарее, на столике, на вазочке, на салфеточке. В квартире не осталось ни одного предмета, который бы мог рассказать дотошному Следователю о тайной жизни хозяина. И опустошенность охватила его, словно он лишился важной опоры в жизни.

Теперь уже ничто не стояло между ним и Сейфом| все препятствия отошли в сторону, освободив проход к железному сундуку. У него возникло ощущение, будто кто-то тихонько подталкивал его сзади, а он упирался, как человек, которого просят спеть или сплясать, а он не то робеет, не то попросту набивает себе цену...

По оттаявшей земле моросил весенний дождь, сквозь просыпающиеся ветви кленов заводские корпуса тоже казались как бы оживающими, вроде и на них подействовало весеннее тепло. Снежные сугробы сошли, и показались их черные скелеты — фермы неоконченных кранов, зубчатые колеса бульдозеров, безвольно откинувшиеся гусеницы. Теплый дождь смывал с них прошлогоднюю ржавчину и наносил свежую рыжую ржавчину этой весны.

По тропинке под большим черным зонтом шли Вадим Кузьмич и Света, шли, прижавшись друг к другу чуть теснее, нежели этого требовали размеры зонта.

— Значит, так, — сказал Анфертьев, когда они оказались достаточно далеко от заводоуправления, — я еду в командировку. На четыре дня. В Запорожье.

— Там хорошие пейзажи? — спросила Света.

— Нет, пейзажи там в основном индустриальные. Но у них сломался какой-то кран, и запорожцы прислали возмущенное письмо. Дескать, наш завод виноват.

Подчуфарин велел заснять все поломки вдоль и поперек, а он здесь по фотографиям будет принимать решение — с кого стружку снимать.

— Завидую я тебе, Вадим! Я никогда не была в Запорожье и никогда там не буду.

— Почему?

— Потому что я кассир.

— Поехали со мной, сказал Анфертьев бесстрастно.

— Куда?

— В Запорожье. Я уже все обдумал. Туда два часа лету.

— А работа?

— Гори она синим огнем. Ты вылетаешь в пятницу вечером. И в пятницу вечером мы встречаемся в Запорожье. Гостиницу я беру на себя. Суббота и воскресенье — наши. Возвращаемся в понедельник первым самолетом. Берем такси и успеваем к началу рабочего дня.

Все это Вадим Кузьмич проговорил монотонным голосом, глядя на кирпичный забор, на мокрые стволы деревьев, на капли, срывающиеся с зонтика. Если бы он кричал или шептал горячо и страстно, если бы он хватал Свету за плечи, таращил глаза, убегал вперед и возвращался, она бы не согласилась. Атак...

— Ты с ума сошел! — Это единственное, что она нашлась сказать.

— Немного есть. Договорились?