Камуфляж

Каким-то образом Джина обогнала ее и шла впереди, пиная мусор сандалиями. Под ногами Джины хрустело стекло, за ней оставались кровавые следы. Такой грязной подворотни Кэти никогда прежде не видела. Здания вокруг были чахлыми, насквозь изъеденными плесенью. Некогда красный кирпич был покрыт копотью и цементной крошкой. У стены что-то пошевелилось. Вспыхнул свет, будто солнечный луч пробился сквозь занавеску, и тут же глазам Кэти предстало прекрасное, яркое, переливающееся нефритовым, фиолетовым и лазурным, пышное оперение, какому позавидовали бы павлины и райские птицы. Увенчанная гребнем голова чудесной птицы была запрокинута, из горла лилась прекрасная песня. Крылья укутывали птицу, словно мантия, а на перьях скакали солнечные зайчики.

Джина по-прежнему была впереди, заслоняя ее от птицы. Кэти потянулась, чтобы оттолкнуть Джину, но та внезапно упала навзничь, и Кэти просто переступила через нее. Она в жизни не видела ничего более прекрасного. Не слышала ничего более прекрасного.

Ах, она же слепая, бедная птичка слепая! Кто-то выбил ей глазки! Старые раны затянулись серыми шрамами. Птица ничего не видела, но все равно пела.

Кэти протянула руку, чтобы прикоснуться к птице, не понимая, почему кричит Мелисса.

Мэттью заметил, как две девушки бегут по камням и стеклу, но он не успел бы до них добраться, даже если бы сильно постарался. Даже если бы заметил их раньше и мог летать быстрее, чем это делает петух. Он увидел, что его тело также отреагировало — бросилось к границе пентаграммы, принялось кружиться, но тщательно выставленные защитные глифы сдержали его, и тело, ударившись о невидимый барьер, соскользнуло на асфальт. Наблюдать за собой со стороны было необычно.

Марион и рыжеволосая девушка рухнули на землю. Марион пыталась ползти к бегущим девушкам, зажимая руками уши, а Мелисса Мартинчек свернулась клубком и закричала.

Тут Мэттью наконец увидел кокатриса.

Сперва, краем глаза — движение. Легкое колебание чего-то кирпично-красного и цементно-серого. Шкура кокатриса была окрашена неровными пятнами, сливавшимися с темной стеной. Тварь была крупнее петуха, но не намного. Петушиное сердце Мэттью закипело гневом при виде красного гребня и ниспадающего водопадом хвостового оперения кокатриса. Забив крыльями, он ринулся на него, будто самец куропатки, выскакивающий из укрытия.

Кокатрис тут же сбросил маскировку, окрасившись яркими красками. По его оперению, как по бензиновой пленке, потекли радужные разводы. Девушки потянулись к нему; их ноги кровоточили, пронзенные множеством острых осколков, руки дрожали.

Мэттью увидел, как они упали. Яд уже глубоко проник в их организм; тела девушек забились в конвульсиях, на губах выступила пена.

Он издал воинственный, исполненный гнева клич. Его охватила кровавая ярость. Шпоры висели на ногах тяжким грузом, но крылья были сильнее, мощно разрезая воздух. Мэттью ударил со всех сил, метя твари в горло.

Радужные и черные перья сплелись воедино; уворот, удар, стремительный косой выпад. Шпора Мэттью зацепила лишь оперение, и кокатрис нанес ответный удар, по-змеиному вытянув шею. Жемчужно-желтые капли брызнули с чудовищных, не сочетающихся с острым клювом, клыков; петушиный хвост кокатриса сложился, открыв серое, свитое кольцами змеиное тело.

Мэттью прижал крылья, но яд все равно прожег в них несколько дыр. Отпрянув, он контратаковал, целясь кокатрису в глаз, и лишь теперь заметил, что в этом не было смысла — на месте глаза была старая, давно зарубцевавшаяся рана. Черный петух был устойчив к яду и смертоносному взгляду кокатриса, и все, что нужно было Мэттью — это ранить тварь.

Вот только это был не кокатрис, точнее, не совсем кокатрис. Кокатрисы не умели выводить соловьиные трели и маскироваться. Мэттью решил, что его, должно быть, высидел хамелеон, а не змея, как обычно. Он взлетел, понимая, что сейчас не лучшее время для долгих раздумий.

Перед ним был какой-то странный гибрид.

Везет как утопленнику.

Тварь взлетела за ним, и Мэттью ринулся вниз, спасаясь от преследования. Тело петуха особой аэродинамичностью не отличалось. Он наносил удар за ударом — в спину твари, в крыло, в грудь. Грудные кости кокатриса-гибрида были крепкими, словно бронированными, пробить их шпорами было невозможно. А вот ударить между ребер сверху…

Чудовище сместилось в сторону, и Мэттью промахнулся. Слепая тварь ухватила его зубами за крыло. Боль, горячая и тягучая, растеклась по плечу до самых костей. Увлекаемый монстром, Мэттью устремился вниз, громогласно кудахтая. Сплетясь в клубок, они покатились по асфальту. Кокатрис ослабил хватку, и Мэттью заверещал — одновременно от боли и гнева. Поврежденное крыло волочилось за ним; брызгала кровь, рана дымилась от яда, но Мэттью заставил себя взмахнуть им и подняться, чиркнув шпорами по камню. Это не осталось незамеченным, и кокатрис грозно зашипел.